Сергей Кулаков - Сны фантазии

И пришли люди. Откуда? Неизвестно. Может, они пришли с востока? Да, могли и оттуда. Пускай будет с востока. Сначала – немного, сначала их было немного. Потом… потом стало больше. Приходили уже отовсюду. Нашли место благоприятное, расчистили, подготовили, сказали друг другу: построим город, чтобы жить в нем. И начали строить жилища, строить здания. Из стеблей, веток и глины строили, из дерева, затем: из земли обожженной, из камня, из железа, стекла и бетона возводили дома…

Город! Город, выросший из ничего. Поднялся-окреп-разросся, большим стал, богатым, до небес вознесся. Блистает, блистает, переливается, взблескивает то здесь, то там богатыми расцветками: яркими, самоцветными… Раскинулся величаво на многие версты, точно паутина из улиц, дорог и каналов, что огромный паук соткал, разостлал, растянул, устроил для ловления многих.

И приходили многие, и селились, и было им хорошо. Богатства стекались в город, а труд здесь был не такой изнуряющий, не такой тяжкий, как труд землепашцев, труд скотоводов. Возится, копошится город с утра до вечера, и до утра отдыхает, веселится, а потом опять на работы выходит, и нет человеку покоя.

Прежде, давным-давно, в своем одиноком, диком житье на просторах степи или в омуте леса, трепетал человек душой, боялся, жался к Богу, несмело пытался заговорить с Ним, хотел узнать ответы на будоражащие душу и разум вопросы. Но в городе – среди многих других людей – вопросы, потребности человека мельчались, сыпались прахом под ноги, из прежних глыб превращались в пыль: Где найти пропитание? Как жизнь свою сделать приятной, веселой?..

Не страх пред Господом, не удивление перед миром, созданным Им – жажда всё знать завладела человеком; затем – наполнила его скука, вместе с опустошающей тоской. Город-ловушка, город-паутина: попав в его сети, человек опутался только заботой прокормиться и ещё: не стать «другим, таким же», но – непременно лучше «тех, остальных». Пускай сегодня не получилось, не вышло, но завтра, да, завтра…

Вновь и вновь требует город от человека выходить на поиски пищи для тела, миражей и фантомов – для ума, веселья и праздности – для души. День ото дня, без продыха, в постоянном напоре, круговерти – торопится, спешит за прокормом, за призраком ускользающего счастья. Уже и не город, сам человек опутался крепкими сетями, которые соткал и разбросил, и смазал клеем праздности, удобств, и завернулся в липкие эти сети, и сидит в этом коконе, отделившись от всех, воображая, что здесь он не самый худший.

И кажется человеку: вот закалил он себя, выковал суровый, стальной характер, вложил в него алмазную волю, и нет ничего, что смеет не подчиниться ему… О душе лишь забыл человек! Да нет, не забыл; если бы мог – выдернул вон эту душу, шмякнул оземь, крикнул Тому, Кто дунул внутрь ему этой самой душой: иди, иди, забирай Свою никчемность, хватит с меня Твоих забот. Не может! Вот так, запросто вытащить – не может. Может лишь понемногу уморить ее: становится сухой и ломкой душа, ветшает, крошится, истирается в пыль, увядает…

С увядшей душой, человек не может иметь счастливого облика. Обыденность давит, не хватает не воздуха, вернее, не только воздуха – без воздуха человеку «всего лишь» становится дурно – не достает понимания смысла бытия, проще сказать – жизни. К чему весь этот цирк, весь этот балаган? Зачем, из года в год, кривляться в нем? Души томятся от жажды, души голодны. Они так голодны, как не был голоден ни один нищий бродяга. Этот нищий, хотя бы на помойке, может найти себе куски пропитания… На каких помойках отыщет душа ошметки милосердия, крохи великодушия, лоскуты сострадания, корки любви? Тоска заполняет нас, входит, подобно бетону, вытесняя прочь живую, трепещущую душу, все то, что от неё осталось. Это даже не холодная, далекая, недоступная красота мрамора, это – серая, обыденная, шероховатая никчемность. Просвета нет, ничто не светит нам. Слишком долго думал человек: Вот, творю себе рай… Как же оказался он в аду?

Разве есть смысл в том, чтобы готовить себе ловушку? А когда нет смысла – бессмысленности хоть отбавляй: распад повсюду, связей прежних нет, одна лишь злость растет и заполняет всё. Грядет, близится смута, мятеж, насилие… Потому, что наступил предел тоске и скуке, и надо кому-то гневному покончить с каждодневной, каждодневной, каждодневной рутиной, и разъединиться, устав от остальных. Город оглушает человека, сминает его трепещущую, одинокую душу своим изощренным многообразием. Человек хочет спастись. Первое, что он делает – игнорирует остальных.