Елена Долгопят: Родина (сборник)

Выходной день. Я лежала в постели и представляла, как варю кофе. Насыпаю зерна в кофемолку. Нажимаю на кнопку. Кофемолка гудит.

Я лежала в постели, и мне казалось, что я слышу запах размолотого кофе. И от этого воображаемого запаха я встала. В сонном утреннем свете достала кофемолку, турку. С чашкой только что сваренного кофе подошла к окну. И увидела внизу, на улице, людей. Они тихо стояли под окнами нашего дома. Я посмотрела немного на эту странную толпу и отошла от окна. Выпила кофе, вымыла чашку и турку. Вернулась к окну. Люди стояли. Я приоткрыла форточку, но не услышала разговоров. Если и были, то очень тихие. И вдруг люди стали расступаться, прижиматься к обочинам старой асфальтовой дороги. Дорога освободилась, но приближающейся машины я не слышала. Я ждала вместе с толпой. Отвлеклась буквально на секунду – закрыть плотнее кран. Шагнула к окну и увидела открытый гроб. Он плыл над толпой. Я узнала застывшее лицо покойного. Мой попутчик.

Гроб пронесли. Толпа сомкнулась и последовала за ним, я бросилась в комнату, торопливо оделась. Выскочила из подъезда. Толпа текла. Как будто весь поселок вывели на улицу.

На площади у маленького памятника Ленину стояли «пазик» и два древних «икаруса». Гроб погрузили в «пазик». Женщина и девочка в черных платках. Наверное, жена и дочь, Аля и Ира. Им помогли забраться в «пазик». В «икарусы» набились люди. Автобусы медленно развернулись на площади и тихим ходом покатили из поселка к Ярославке. Толпа стояла. Кто-то тихо произнес, что поминки будут в семь, в ресторане «Сказка». Кто-то сказал, что это только для близких.

– Ну, конечно, – рассудил мокрый от пота мужчина, – всех накормить никаких денег не хватит.

– Простите, – спросила я его, – отчего он умер?

Мужчина пристально и недоверчиво посмотрел на меня.

– Я правда не знаю.

– Ну, ты даешь, – пропел чей-то тонкий голос.

– Помолчи, – сказал мужчина, не оборачиваясь на голос. И спросил меня: – А телевизор вы что, не смотрите?

– Сломан.

– А вас там часто в последнее время показывали. С ним. С Сергеем Ивановичем покойным. То волосы вы друг другу гладите. То книжку одну листаете. Вроде бы ничего особенного, но как-то так выходит… непристойно. Он потому и с собой покончил. Не вынес такой славы.

– Ничего этого не было, – прошептала я.

– Да, – крикнул тонкий голос, – он щас фантазировать моду взял, бабка моя как будто в магазине мороженое из витрины прямо стала есть, прямо в магазине, да сроду она ничего такого, что она, голодная?!

– Достал уже с бабкой, – не оборачиваясь от меня, сказал мужчина.

– Между прочим, бабке моей тоже «скорую» вызывали.

Помолчали.

– Надо что-то делать, – сказал мужчина.

– Что? – спросили его.

Мужчина молчал.

– Хоть что, – сказал кто-то.

Из аптеки вышла на крыльцо тетка в белом халате. Она закурила. Я стояла и смотрела, как тает белый дым.

Мы выпили водки, пустив бутылку по кругу, помянули Сергея Ивановича. Темнело. Аптекарша закрыла свою аптеку и пробралась мимо нас.

– Вот, – сказал мужчина, – домой спешит, скоро восемь, включит телевизор.

Раздался вдруг звон стекла. Кто-то бросил камень во второй этаж, в широкое окно поссовета.

– Дураки, – сказал мужчина.

Загудела сигнализация.

Через несколько минут на площадь медленно въехала черная машина. Толпа расступилась. Задняя дверца с правой стороны отворилась, из машины вышел усталый невзрачный человек. Посмотрел запавшими глазами.

– Что вы тут? – спросил. – Стекло выбили. Зачем это? Что вы этим хотите? Чем стекло виновато? Чем я виноват? Как дети.

– От бессилия, – сказал мужчина. – Люди не знают, что делать. Как нам вообще всем быть?

– Как быть? – Мужчина оглядел стоящих рядом с ним медленным взглядом. – Я вам скажу. Очень просто. Не смотрите.

Оглядел толпу и повторил:

– Не смотрите.