Светлана Рябченко - Неособенная мама

Обычно после кесарева выписывают через 7 дней, но ситуация с Сашей улучшилась ненамного. Он так же орал, запрокидывал голову, периодически заходился в истерике и синел, спал мало, вяло ел. На восьмой день пребывания в роддоме ко мне в палату зашел Владислав Андреевич, который наблюдал сына.

– Мы не можем выписать вас домой. Понимаете, вашему ребенку нужно лечение. У него повышенное внутричерепное давление, ему нужно давать лекарства через капельницу. Тремор сохраняется, сон нестабильный. Направим вас в детскую больницу. Там хороший уход, не волнуйтесь. Побудете пару недель, пока вашему сыну станет лучше.

Внутри все упало: «Как, это еще не конец?». Врач ушел, а у меня полились слезы. Хотелось выть, но я была не одна и не могла позволить эмоциям выйти наружу. Как я жалею, что не удалось в то время сознательно прожить траур по моей роли счастливой матери, по несбывшимся надеждам и мечтам. Как много горечи и обиды скопилось тогда и как сложно сейчас вытаскивать их на свет.

Настал момент выписки из роддома. Сергей был на работе и меня забирала мама. Не было машин с шариками и наклейками «Спасибо за дочь». Как будто стыдясь, тайком, без ребенка, я покидала это здание. Саньку должны были перевезти в больницу в течение дня, а меня отпустили домой. Я спросила, когда мне приезжать к сыну, но внятного ответа не получила. На меня смотрели как на преступницу, мать, бросившую своего ребенка.

Во мне боролись два чувства. Душила вина за то, что не спешу к своему сыну, не хочу быть рядом с ним 24/7. В то же время нарастало облегчение, радость, что я смогу наконец помыться в своей ванной, выспаться хоть разок, когда никто не дергает и не орет над ухом.

Как приятно было вернуться домой, в свою родную кроватку с теплым одеяльцем, чистую ванную, где можно лечь и вытянуть ноги. Вкусная еда, мамина забота, привычная обстановка сделали чувство вины еще острее, еще нестерпимее. Мне не хотелось никуда ехать. Материнский инстинкт молчал, как рыба об лед.

В детской больнице мы пробыли почти две недели. Дело шло к Новому году, никому не хотелось провести праздник в казенных стенах. До сих пор воспоминания об этих днях не стерлись, свежи как запах озона после дождя.

Маленькая палата в конце коридора размером три на три метра, а может и меньше. Две кровати друг напротив друга с продавленной сеткой и подголовниками из ДСП. Окно, заклеенное бумажным белым скотчем, из-под которого торчала законопаченная вата, уже не белая, а серая из-за пыли и шлака. Из щелей немилосердно дуло. Сотрудницы больницы, заботясь о мамах и малышах, прибили гвоздями синее байковое одеяло поверх окна. Полярная ночь, свет только от лампы под потолком, жуткий мороз до 48 градусов за стеной, холод в палате, плач детей.

Из дома мне передали маленький обогреватель «топик». То ли он так назывался, то ли от выражения «топить печь», уж не помню. От насморка мы, правда, не спаслись, поздновато спохватились, но наши замерзшие конечности радовались единственному теплу в этих суровых стенах. Удивительно, но в соседней палате шесть человек потели от жары. Ходить в гости запрещалось, но мы в редкие минуты затишья забегали втихаря погреться к девчонкам.

Ночь сменяла вечер, день наступал за утром, а для нас время текло однообразно. Бесконечный плач сына не давал уснуть. Я укачивала его в кровати, прижав свои колени к груди. Вырубалась, просыпалась, снова подтягивала его к груди и качала-качала-качала. Как китайский болванчик двигала корпусом, мычала какие-то стихи и песни, только бы заснул, только бы замолчал.

Мне было его безумно жаль: лекарства ему давали через катетер, что торчал из родничка на темечке. Чепчик слегка прикрывал это уродство, но голова была большая, а головные уборы шились на младенцев меньших размеров. Смотрелись они как на корове седло. Несмотря на жалость к своему малышу, любовью там и не пахло.

Мы провели в больнице 13 дней и 27 декабря нас выписали домой. Разные моменты я проживала, но это были худшие дни в моей жизни. Когда ты знаешь, что тебе помогут выжить, но нет рядом теплой, дружеской поддержки родных людей. Они есть, но где-то там, далеко, не на расстоянии вытянутой руки, не в соседней комнате, не за стенкой. Именно тогда я поняла, насколько это важный и ценный ресурс – объятия и забота близких.

Саня рос крепким, громким и беспокойным. Все штуки, положенные его возрасту, делал, развивался, играл, ел за двоих. И орал. Зайдется в истерике, запрокинет голову и кричит. Потом вдруг переходит на беззвучный режим. Лицо белеет, потом синеют губы. Я встряхивала его, шлепала по щекам, тогда он приходил в себя. Еще несколько лет проверяла в кровати, дышит ли. Это было страшно.