Владимир Лебедев - Путешествие

Над нашими головами на кронштейнах у стены высокая буква «Т», увенчанная золотой короной. На горизонтали буквы – слово «ОТЕЛЬ», а на вертикали: «СТЕФАНИЯ». Под козырьком – вход, сплошное стекло. Вид довольно презентабельный. Шофер выстраивает сзади автобуса ряды наших чемоданов. Помогаю переносить их в вестибюль. Не надо чураться физического труда, «они этого не любят», повторяю я фразу нашего милого, лысого еврея из отдела, умеющего обойти все острые углы нашей жизни. Возникли мои приятели-сослуживцы, потешающиеся над ним, и исчезли. Это крылатое выражение привилось у нас в конторе, то бишь отделе, и подходит, как видно к разным ситуациям. У стойки дежурного администратора столпился наш народ. Вася с отпечатанным на машинке списком группы распределяет и компонует нас по номерам. Рядом с Васей стоит Аполлинарий. Его глаза-точки напряжены рот полуоткрыт. (Да! Ведь он – староста!) Тут же его оруженосец, Федор Васильевич. Это наш «актив», а кольцом их сжимает, покачиваясь, «неактивная» масса. Слышны повышенные голоса. Чувствуется нервозность. Особенно активных среди «неактивных» – аристократка, что взяла свои три рубля обратно, достопочтенная чета стариков и настырный мужичок в тенниске под пиджаком, кажется, Иван Алексеевич. Напряженность эта понятна: дело ответственное – кому номер с душем, кому с ванной. Сгорбленный старичок, Васин сосед по купе, в черном берете и плаще, мучительно передвигая ноги, ходит взад и вперед. Молодежь весело стоит в стороне. Тут и Таня, Роман, Виктор, Марина, Шура и я.

Наконец жребий выпал. Стоит сказать, что руку Судьбы подтолкнул Иван Алексеевич (Да, его так зовут) и я попадаю с ним в один номер 32. Я рад. Он простоватый мужик, это лучше, чем наша вшивая интеллигенция вроде Аполлинария.

Возбужденный, пылающий жаром только что оконченного сражения, Иван Алексеевич бросает мне сквозь зубы:

– Пошли! Нечего тут сними чикаться! – Мы не ожидаем лифта. Наш номер на первом. (это по-нашему второй этаж. Первый – эрдгешосс).

– Ну?.. что о о? (торжествующе) Прекрасный номер я оторвал!? А? Со мной, брат, не пропадешь! (негодующе) Хотел дать на четвертом!!! Ничего у него не вышло! ДУДКИС Уф-шшш – отдувается. – Окно выходит во двор – Тихо! хорошо! – Здесь санузел – та-ак. (Мне нравится его обстоятельность). Унитаз, биде… Девочек водить можно. Хорош. Наш – с ванной! А другим – только душ! – А ты говоришь… (ничего я не говорю) Хотел на четвертом!!!

Номер действительно прекрасный. Впрочем, я никогда не жил в приличных гостиницах. Правда… это было… (об этом не стоило и вспоминать!) было в провинциальном городке Благовещенске… куда меня сослали после института. Там я и прожил около четырех месяцев в гостинице… пока мне не нашли задрипанной комнаты в рабочем общежитии. Но какая это была гостиница! Номер напоминал скорее больничную палату. Четыре железные кровати с высокими спинками почти целиком заполняли узкую комнату.

Нет! Без всяких скидок на мое незнание гостиниц, номер – прекрасный! Хорошие пропорции, высота – 3.50, обои подобраны с большим вкусом. Сероватые, нейтральные. Над двумя широкими спаренными кроватями, что стоят перпендикулярно к левой стене, висит под стеклом гравюра. Она изображает барочную церковь с большим куполом и двумя троянскими колоннами перед входом. «Карл кирхе» – читаю я. В окне – верхушка дерева на фоне глухой стены. Внизу – пустые столики летнего кафе. Шторы прекрасно гармонируют со всей обстановкой. Справа – дверь в санузел. Сияющие белизной унитаз и биде. Перед глазами невольно всплывает угол нашей уборной. Угол с отбитой штукатуркой, который я знаю до мельчайших трещин. Скользкая, слизистая труба за унитазом. Паутина у бочка. Вспомнилось и деревянное сидение унитаза. сидение, отшлифованное столькими задами, нашими и соседей (их много!). Я каждый раз преодолевал чувство отвращения, садясь на него. Мне представлялось, что я касаюсь чужого тела… Сейчас это воспоминание промелькнуло в моей голове и вызвало почему-то прямо-таки любовную теплоту. Вот, оно – всеобщее братство, ощущаемое через теплоту чужого зада! Ну и дурацкие же мысли у меня! Вот до чего доводит меня ирония! Всплыли из мрака памяти, поддетые этим сиденьем, и наша толстозадая соседка, с которой мы болтали по-французски, и молодая замужняя девица с блестящим лицом от намазанного крема, и убогая, кособокая, шаркающая старушонка (прислуга нашей соседки), та, что умерла на этом сидении… пришлось срывать крючок… Все они появились ненадолго и исчезли… а мои глаза выхватывают все новое и новое…