Сергей Прокопьев - Яблоки для патриарха

Если идти по порядку, в той истории роды были непростые, мамаша по болезни в церковь поехать не смогла, отец запряг лошадь, положил в сани сынка, по дороге прихватил крёстных. Деревенский батюшка совершил таинство, крёстная завернула младенца, тот, угревшись, сразу заснул. Видя, что младенчик голода не испытывает, мамки не требует, крёстная пригласила кума к себе отметить событие. Младенцу, само собой, ядрёной медовухи наливать не стали, зато восприемники и папаша выпили в ознаменование торжества. После чего родитель повёз сына домой, а по дороге случился казус с виражом и полётом младенчика за борт розвальней. Кстати, малыш так крепко заснул в церкви после крещения, что потом ни разу не пикнул у крёстной, пока крёстные выпивали за его здоровье, сладко почивал в скользящих по зимней дороге санях, укутанный в одеяльце, не вякнул, вылетая из оных и приземляясь на пушистый снег. Отец обнаружил пропажу только у ворот дома, в панике развернул лошадь, погнал её во весь опор на поиски сына. И нашёл того мирно сопящим. Сынуля продолжал преспокойненько спать, вдыхая морозный воздух.

У нашего героя своя история. До школы рос на попечении бабушки и дедушки. Имелась у последних ещё и внучка, однако внук Валерий для дедушки Ильи – статья ни с чем не сравнимая. Бабушка смеялась, рассказывая, когда соседка, работающая в роддоме, принесла весть о рождении внука, дед подскочил с лавки и со словами: «Унук! Унук!» – забегал по комнате. Почему сорвалось с его языка непонятное «унук», сам не знал. Есть предположение, хотел выплеснуть восторг громким «у меня внук!», да от великой радости фраза спрессовалась до неологизма «унук». Что «унук», что дед души друг в друге не чаяли. Солдат Великой Отечественной войны дед учил внука военным песням. Среди них «Священная война» пользовалась особым почитанием. Валера исполнял марш на подъёме, его высокий голосок взмывал под самые небеса на словах:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна…

Затем сжимал пальцы правой руки в кулачок, размахивая им в такт, с суровым лицом пел:

Идёт война народная,

Священная война!

Пелось это на сцене, коей служила табуретка. Внук громко и звонко исполнял марш от начала и до конца, затем прыгал на пол, причём делать это следовало по условиям представления громко, после чего бабушка с дедушкой устраивали солисту «бурные аплодисменты».

В спальне на комоде стояла у них цветасто разрисованная, блестящей глазурью облитая керамическая крынка, служила она шкатулкой – в ней хранились медали деда. Валера любил нырять в крынку рукой, доставать боевые награды, прицеплять их к рубашке, а потом с гордо выпяченной грудью ходить при медалях с бабушкой в магазин и на колодец.

Дед работал кладовщиком на току. Время от времени брал внука с собой. Придёт домой на обед, поест, покурит, спросит:

– Есть настроение помочь деду?

Настроение было из десяти раз десять – идти с дедом. Они выходили за калитку, дед водружал внука на плечи, и они двухэтажно шли по селу. У деда в его маленьком кабинете в специальном ящике хранились респираторы и защитные очки на резинках. Внук обязательно доставал очки, просил деда подогнать резинку. Это мало помогало, окуляры плохо держались на белобрысой с торчащими ушами голове, приходилось Валере задирать её высоко вверх, постоянно придерживая очки рукой. Весной дед с внуком ходили в степь «выливать сусликов». Дед из ведра лил воду в нору, и, когда мокрый суслик, убегая от потопа, высовывался из соседней норки, Валера, охваченный охотничьим азартом, визжал от радости.

Умер дед неожиданно. От войны остался у него в локте осколок. Валера любил вечером залазить на кровать к деду. Кровать была с никелированными спинками и большой периной. Валера умащивался у стены и просил потрогать осколок. Водил пальцами по руке деда, нащупав инородное тело, шептал:

– Ага, вот! Не болит?

– Мы с тобой мужики, – говорил дед, – должны терпеть. А сильно заболит, врачи подлечат.

Отправляясь в тот раз в больницу, дед наказал внуку:

– Я пару неделек полечусь, разнылись мои раны. Ты за мужика-хозяина остаёшься, и чтобы всё было в ажуре!

– Будет в абажуре! – уверенно принимал пост внук. – И ты давай в абажуре!

В больнице дед пролежал дня четыре, вдруг потерял сознание и впал в кому.

Валера не отходил от гроба. Плакал, не верил – дедушки больше не будет. Недавно копали червей в огороде, ходили на рыбалку, а теперь дед лежит неподвижно.

После похорон бабушка робела ночевать дома. Каждый вечер собирала внука, и они шли к «другой Тасе», так называл Валера свою прабабушку, её, как и бабушку, звали Тасей. Другая Тася жила в землянке, крыша которой летом зеленела травой. Землянка была просторной, на две большие комнаты. У Валеры с четырёх лет имелось послушание, каждое утро бабушка, подоив корову Майку, давала литровую банку парного молока, отнести «другой Тасе». За что всякий раз получал от «другой Таси» конфетку. В землянке царил таинственный сумрак, вкусно пахло сухими травами, в углу стояли иконы, горела лампадка. Одна из тех икон – Казанская Божья Матерь – сегодня главная святыня домашнего иконостаса Валерия. Образ редкого письма – Богородица ликом схожа с Филермской Божьей Матерью, которую согласно церковному преданию апостол Лука написал при земной жизни Девы Марии, повторив черты молодой Богородицы.