Сергей Макаров - Хроники Ландвика. Тёмные времена

Река сужалась, доходя до тоненького ручейка, затем вновь начиналась, постепенно расходясь вширь, в некоторых местах она уже вполне годилась для судоходства. Уриил наблюдал за рыбой, плещущейся в мутной воде Тайи, и догадывался, отчего восточные поселенцы давно облюбовали себе этот берег реки. В таких местах проще начинать жизнь заново. Здесь никто не станет интересоваться твоим мрачным прошлым. Должно быть, здорово каждый день наблюдать за бесконечным течением вод, отмечать, как самым холодным днём зимы белый лёд окончательно покорит Тайю, заключив речушку в

свои сухие объятья и как он нехотя отпускает её весной, когда плавучие глыбы плавно скользят подгоняемые робкими лучами солнца.

Уриил достиг ивовой рощицы, где река делала плавный поворот и мерцающей лентой уносилась в сторону Пампуты и нескольких небольших поселений, крупнейшим из которых являлся Лодочный Рай. Молодой жрец перекусил кукурузной лепешкой и оттряхнул руки, готовясь продолжить путь, когда послышалась грязная ругань и из-за деревьев показались две странные фигуры.

Первым шёл довольно высокий мужчина в кольчужной рубахе и мечом бастардом на поясе. Казалось и меч и его хозяин служат одной цели, – внушать страх в души собственных врагов. Лысая голова незнакомца была покрыта дюжиной шрамов, а пронзительный взгляд серых глаз резал глубже даргамской стали.

Вторым был невысокий, коренастый мужчина, чья крепкая шея была стянута удавкой, за которую его, собственно говоря, и вели. Руки пленника были связаны за спиной и судя по его внешнему виду, его попросту тянули за шею через весь лес. Уриил, самым грозным оружием, которого была старая чернильница, тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Считалось, что странствующие жрецы Огму, как и многие другие жрецы Шакатана вверяет жизнь Богу, но

Уриил прекрасно сознавал, что не одни известные ему чары не спасут его от удара столь уродливым мечом.

– Хороший день для прогулки, сир? – произнёс жрец, когда расстояние между ними сократилось до четырех шагов.

Пленник расхохотался, пуская пузыри кровавой пены и лишь удар тяжелого сапога заставил его остановиться. Дождавшись, пока хихиканье пленника сменилось жалобными стенаниями, незнакомец удовлетворенно сплюнул.

– Ты ошибаешься храмовник. Я не рыцарь. Я всего лишь вершу правосудие от имени короля Олина из рода Ундвиков. А теперь уйди с дороги, а то мой приятель – даргамец уже стал отвыкать от объятий пеньковой петли, а ведь ему предстоит жить с этим чудесным ощущением до конца вечности. К Хартуму он породнится с верёвкой так, что местный палач славно повеселится, прежде чем ноги этого подлеца перестанут отбивать в воздухе фортеля. – Словно в подтверждении своих слов незнакомец намотал на руку несколько колец, затягивая петлю на шее пленника.

– Пошли, собака, рано тебе ещё умирать.

На мужественном, словно вытесанном из камня лице крепыша читалась холодная решимость довести дело до решающего конца. Он был готов тянуть несчастного даргамца хоть до ступеней эшафота, даже если у последнего внезапно откажут ноги. Уриилу стало не по себе при одном виде, этого грязного, измученного человека и когда они поравнялись, их взгляды встретились.

– Исповедуй ме-ня-а. – прошептал узник, падая на колени.

– Умоляю.

Где-то на другом берегу реки медленно поднималось солнце. Грязно- бардовый солнечный диск окроплял их разгоряченные лица сюрреалистическими цветами. Каким разным казался этот рассвет трём людям, встретившимся в это раннее утро, на северном берегу Тайи. Обладатель кольчужной рубахи скривился, намериваясь сказать что-то из разряда фраз, не произносимых рыцарями при дамах, но Уриил заговорил первым.

– Сударь, я не знаю вашего имени, но раз уж этому человеку суждено умереть, кто мы такие, чтобы отказывать ему в святом праве на исповедь. Неужели в вашем сердце нет места состраданию?

Улыбка, с которой, незнакомец повернулся к монаху, вышла кривой и зловещей. Да и было ли это улыбкой? Однажды Уриилу довелось повстречать человека, с изрубленным лицом, и кривые разрезы около его рта, были куда больше похожими на улыбку. Шрамы остаются не только от ударов, но и от слов, – поэтому монах благоразумно смолчал.

– Моё имя Ронэ Барбаду, но в этих краях меня называют Виконтом. Я сын фермера, возглавившего крестьянское восстание, в Унылом Яру, восемь лет назад. Милостью богов, наш добрый король заменил смертную казнь пятнадцатью годами рудников, однако указал, что не один дархам из королевской казны не пойдёт на пропитание негодяя. Позже, он смилостивился настолько, что согласился принять меня на службу, сроком на пятнадцать лет, с тем, что большая часть моего жалованье пойдет на ту гнусную пайку, что в турских рудниках называют человеческой пищей. После ареста отца, его бывшие приятели в насмешку стали называть его графом. Для них, склонивших голову, был непонятен, диковинный крестьянин, пошедший против Короны. Им привыкшим жить в рабстве, одна мысль о свободе, вызывала тошноту и несварение желудка.