Саша Андер - Отъ Міра Сего

мимо маяка к каналу, в сильный порыв ветра, который жутким образом пробирается под пальто, в уши, в глаза, оледеняя и руки, и ноги, и самые казалось бы прикрытые части, однако, тем не менее, вздевающий флаг довольства на лице через пошмыгивания носом, вот в том взгляде в канал, наблюдая как расходятся куски льда, а левее шагов А. к мосту для перехода на правую сторону канала, чтобы углубиться в стихию гавани, стояла женщина на камнях покрытых льдом, вокруг которой прыгали, ехидно или задорно покаркивая, вороны, а она всё кормила их хлебом, улыбалась и бросала взгляд в туманно-синий горизонт с тяжелыми темными кадетско-синими облаками по яркой светящейся снежно-синей надоблачной глади вверху и рябью раздающейся водной ткани, серебрясь скрытым горизонтом скрывающей глубины, когда в то время горизонт пересекал теплоход, выкрашенный в глубокий красный цвет с неразличимыми буквами или цифрами по правому борту, а дойдя до бортиков гавани, А. заглядывается за ограждения, в бьющиеся и кучерявящиеся волны, которые совершенно иные, нежели гнетущие и меланхоличные невозможные вихри черного млечева Невы, в котором люди с библиотекой по карманам топятся подобно лопающейся пенке молока, балтийские волны же утверждают стихию порыва, оттока и притока, оттягиваясь, лишь чтобы вновь наброситься на тебя со всей силы, захлестывая всякое скудное воображение и ум, где играются кораблики и лодки в ручейке под колпаком серебристого света, когда свет и вправду будто закрывает сферой, свет как сама сфера, в которой он играется, распадаясь на серебристые неуловимые частицы подобно тому, как яркие дневного освещения лампы заполняют белоснежной еле голубизной помещение, забирая с собой в буйство шлепков и набегов, звучащих дробей от падения во весь вес, словно после первых двух сокрушений о стенки, расширяющие и раскрывающие затрещинами углы и притупления взгляда, волны совершают омовение ступней, гавань – это и есть то место дружеского отрезвления в царстве фонтанирующих фантазий, даже тому резвому арабу, бросившемуся по льду к краю, проветренному со всех сторон, захлестнувшемуся морскими пощечинами, а на обратном пути звонко его

раздающееся «ух!» унесет А. и дальше по восточной части берега, где уже не только одни вороны, ворчащих что-то между собой, но с разных веток затопленных берез, а по воде, где не бушуют волны, плавают еще и утки с изумрудными головками, которых подкармливают иностранцы, что просят сделать фотографию на фоне залива, конечно, окей, – две картинки или больше? – больше, окей, что вновь напоминает о феодальном прошлом фотографии, хотя и с радушием А. их фотографирует, меняя положения и расстояние, можно даже сказать, что он им очень рад, но которые также фиксируют себя в рамки бессмертного изображения, передающееся по роду, либо свисая со стены, либо будучи вставленными в прозрачные конверты в семейном альбоме, пока над водой и упавшим деревом с большой трещиной, из которой выпирают сумки и пакеты, – витают с криком чайки, – а А. все дальше среди туй, уже не таких сильных порывов ветра, берез, дубов, вязов и елей, некоторые из которых похожи кронами на зеленых барашков, чеканит ровно и не звонко шаг к Монплезиру, как говорит позади идущая, – ведь не только по некрополям часами слоняться с тебе присущим тяжело-бытийственным алкогольным extrait d’ambre, разглядывая надгробные памятники и заглядывая в склепы, после чего, ну конечно, грезить о нимфах дискотеки и о том, как бы их отдискотетить по-дискотечному одну из них или парочку, и надеюсь, что не в стороне, сама-романтичность-мест, кладбищ с цыганами во весь рост и совсем юных пятнадцатилетних детей с пухлой физиономией избыточности рядом похороненного папки-криминала, что очень, кстати говоря, подходит в качестве антуража к этим фантазиям, – будто обращаясь к А., или по крайней мере к очень похожему на него в данный момент, думает он, в рассматривании зеленых барашков, фонтана-шутейки в виде лавочки и восьмисторонних вольеров, деревянных клеток-птичников,

то боком, то спиной к Монплезиру, а при неловком повороте, перед этим всего себя раскружив, открываются перед ним кавказские горы в стороне дымчатого горизонта, который по-разному раскрывает себя в зависимости, быть может, от времени суток и погодных условий, так, например, если Н.Б. нам открыл виды на кавказские горы (протяжный скалистый лам в озарении северного мистического света), то П. Р., воспользовавшись его же описанием канонического изображения Христа, в смысле очень точного даже к самому себе, для нас со стороны, выраженного во «взгляде твердом и проникновенном, лице спокойном, одновременно строгом и сострадательном», но нет, не на «строгом» прямо, если мы его представляем как бы скученным, грубым и суровым, а по-мирски, из очищенного благоговением судьбы, добродушном и приветственно расслабленном лице, посещавший афонские возвышения с лавровыми деревьями, отметит венецианский вид,