Владимир Сонин - Одна вторая

Еще не до конца согревшийся Витька вышел из балка Петровича и быстро зашагал в сторону сортира, втягивая морозный воздух с примесью выхлопных газов оставленных работать машин. Ночь была тихой, ясной и морозной. Он добрался до сортира, открыл деревянную дверь, вошел, кряхтя спустил комбинезон и, выставив тело на колючий мороз, примостился над крайней дыркой…

Валя сходила в душ, легла, но как-то странно было у нее на душе. Во всяком случае, она долго не могла уснуть, и мерещился ей то Витька, то Петрович, то Светка, которую завтра нужно будет обязательно предупредить…

А Петрович спал сном младенца на своей привычной кровати, в своем доме, в своем маленьком сибирском раю…

– Знаешь, я не хотела тебе говорить, но я выпила…

– Что выпила?

– Да неважно… Все нормально… Как будто…

– Послушай. Что ты выпила?

– Таблетки… Какие-то…

Удары моего сердца стали глухими и навязчивыми. Свободной рукой я машинально начал шарить по столу, заваленному бумагами и всяким хламом, в поисках второго телефона.

– Сколько?

– Все…

«Твою ж мать, – подумал я. – Господи, только не это». В груди начало сдавливать, так что дыхание стало громким, как будто через силу. «Самому бы не умереть».

– Послушай меня. Иди в туалет и… И ты знаешь, что надо сделать.

– Нет.

Наконец нашел второй телефон, набрал номер…

– Оля. Слушай меня. Сделай, как я сказал. Пожалуйста, сделай так. И дверь открой. Я сейчас приеду.

– Алло. Здравствуйте. Советская пятьдесят восемь, квартира сорок четыре. Отравление лекарствами. Попытка самоубийства. Срочно. Пожалуйста… Я не знаю, какими…

Я ехал и думал, как глупо это все. Глупая жизнь, которая, в сущности, еще даже не состоялась, потому что не успела состояться, да и, мало того, не задалась изначально, потому что не могла задаться. Абсурд и несправедливость. Но где вообще справедливость, если говорить про этот мир? Будь у нее хотя бы родители, все могло бы быть иначе.

Мать ее один друг пристрастил к наркотикам, когда она, Оля, была еще совсем маленькой… Не знаю, был друг этот Олиным отцом или нет. Она не говорила, да, может быть, и не знала. В пять лет Олю отдали на воспитание бабушке и дедушке. Мать ее, насколько было известно Оле и как она мне рассказывала, потом лечилась, несколько раз лежала в больницах, но выходя, держалась совсем недолго и опять принималась за старое. И потому всю жизнь ей было не до Оли, которая, как и любой другой ребенок, конечно же, ждала… Счастливые дети ждут, когда их родители придут вечером с работы. Иные – просто ждут. Оля дождалась свою мать всего дважды в жизни: именно столько раз она приезжала ее навестить.

Господи, дура. За десять лет нашего знакомства эти постоянные терзания, всплески, разочарования. Мне-то зачем все это? Я и сам не знал. Не была она мне ни женой, ни даже любовницей. Я взрослый женатый мужик с двумя детьми. Зачем? Зачем мне это? Познакомились мы, конечно, раньше, чем я обзавелся семьей. Когда-то, может быть, я любил ее. Может быть, и до сих пор… Но разве это теперь имеет значение?..

Когда я бежал по лестнице, сердце мое колотилось так тяжело и часто, что думал, не добегу. Я хватал воздух широко открытым ртом, ощущал пульс в аорте и думал: «Только бы не инфаркт».

В квартире уже были врачи скорой помощи, чему я, надо сказать, удивился, как и тому, что дверь она все же оставила незапертой. Было ясно, что они пришли за пару минут до меня и уже проводили какие-то действия над Олей, которая была без сознания. Глядя на нее, я не смог стоять. Я опустился на кресло, пытаясь дышать хотя бы равномерно, чтобы самому не потерять сознание и не отвлечь врачей от их настоящей работы.

Это потом она судорожно хваталась за жизнь, используя каждую, пускай и призрачную уже, возможность. А сейчас лежала она, бледная, холодная и далекая, как будто наконец закончились эти ее двадцатипятилетние попытки поддерживать в себе жизнь, изначально незадавшуюся.

Я сказал врачам, что их вызывал я, что я ее друг, узнал, что она выпила какие-то таблетки, от нее самой, и причины этого мне неизвестны. Они суетились, хотя действия свои, кажется, выполняли четко, и еще через пару минут погрузили Олю на носилки и увезли.

Она осталась жива, но не была уже той, что прежде. Психика ее, и без того надломленная, сильно пострадала, и что-то стало с памятью. Она помнила не все события, не все ощущения, не все вкусы и запахи. После того как ее выписали из больницы, она принялась искать себе всяческие занятия, стараясь отвлечься и, главное, убедить саму себя, что нужно жить. И это получалось. А потом все возвращалось в привычное для нее русло, только каждый раз с еще худшими признаками: жить не хотелось вовсе, и периоды этого нежелания жить становились дольше, до невыносимости. Она как-то держалась, постоянно принимала лекарства и периодически лечилась в больницах.