Валентина Ива - Из прошлого в будущее

ЖАЛОБА

в порядке надзора от закл. Свекатуна Иосифа Ивановича,

находящегося по адресу: Свердловская область ж.д. им. Кагановича,

Ст. Верхотурье, Верхотурский лагпункт

Мне 27 декабря 1937 года объявили в тюрьме Минусинска, что я осужден тройкой НКВД без статьи к десяти годам исправительно-трудовых лагерей.

Этот приговор является в корне неправильным и ничем не обоснованным. Чтобы понять предполагаемую мною причину моего ареста, мне сперва придется кратко описать свою автобиографию.

Я родился в 1898 году в бывшей Виленской губ., а в 1909 г. родители со мной переселились в Красноярский край, Каратузский район, д. В-Буланку. Несмотря на то, что я не был кулаком и никогда чужой рабочей силой не пользовался, меня всё же в начале 1930 г. раскулачили и 19-го января того же года арестовали. Несмотря на то, что сам сельсовет всё моё имущество распродал, меня осудили по ст. 79 УК РСФСР, т. е. за разбазаривание своего имущества, к семи годам лишения свободы. Согласно определения на кассационную жалобу мне утвердили лишь пять лет вольной высылки. Но этот срок я отбыл не в ссылке, а на казённых работах, т. е. как лишенный свободы. За это время я подвергался восьми этапам и моё здоровье значительно пострадало.

После отбытия наказания мне предложили устроиться на постоянное место жительства в Ольховский район, и я так и переехал со своей семьёй в посёлок Тебегрек, где работал при «Союззолото» до 1937 года. С 6 августа по 24 ноября 1937 года я работал на скирдовании хлеба в Минусинском районе Белоярского сельсовета, колхоз «1 Мая». Вернувшись оттуда домой, я был в тот же день арестован и переведен в тюрьму г. Минусинска.

С меня был снят один-единственный допрос, в начале декабря 1937 года по фамилии следователя я не знаю. Он мне предъявил следующее обвинение:

1. Якобы я состоял в банде Мишина, которая свирепствовала летом 1930 года в Ермаковском районе (он находился по соседству с Каратузским районом).

2. Якобы в начале ноября 1937 года провёл у себя на квартире, т. е. в посёлке Тебегрек, контрреволюционное собрание. На этом собрании якобы я выражал недовольство Советской властью и сказал: «Как только японцы начнут с нами воевать, то придется и с тылу организовать восстание».

Нелепость этого обвинения я сразу доказал. Я указал на то, что у самого следователя имелись документы, изъятые у меня при аресте: приговор Каратузского района с 1930 г. и мой паспорт.

Согласно приговора, я летом 1930 года находился в ссылке и не мог быть в Ермаковском районе, а согласно отметке в паспорте я в начале ноября 1937 г. находился в колхозе «1 Мая», т. е. на расстоянии 200 километров от дома и, значит, в это время никак не мог проводить никакого собрания в посёлке Тебегрек. Следователь назвал мне ещё фамилии двух лиц и спросил, знаю ли я их, на что я отрицал, ибо я этих людей действительно не знал.

На этом допрос был окончен и меня до отправления на этап больше не допрашивали. Только вызвали объявить приговор.

Вот я рассказал всё, что я о своем деле знаю.

Допустим даже, что следственные органы имели основание к моему аресту, т. е. существовали какие-либо свидетельские показания на меня, которые требовали выявления моей виновности или невиновности. Но на единственном допросе ведь точно выяснилось, что я по объективным причинам никак не мог быть виновным в предъявленном мне обвинении. Это доказано моими документами, которые находятся в руках следствия. Но следователь на эти ясные доказательства ни малейшего внимания не обращал.

То же самое важное упущение относится и к суду, который также не принимал во внимание наличие вышеуказанных документов. При желании можно было бы и навести справку в управлении колхоза «1 Мая» о том, что я действительно с 6 августа по 24 ноября 1937 года там работал.

В сравнении с этим глубоким внутренним противоречием в моём обвинении стоит только мимоходом упомянуть формальные нарушения УПК со стороны следствия. Таковыми были: мне не предъявили постановления об аресте, не объявили об окончании следствия, меня не познакомили с материалами следствия, мне даже свидетелей не называли, и, стало быть, и никаких очных ставок не устраивали, наконец, мне не дали возможности оправдываться в суде.

Из всего вышеизложенного следует, что я фактически осужден решительно без всякого доказательства моей вины. Остается совершенно непонятным, на основании каких данных суд вынес свой приговор, и к тому ещё такой суровый приговор, ибо точные доказательства моей абсолютной невиновности документально установлены.