Валентина Ива - За миг до откровения

© В. И. Остапенко, 2016

Белой, слабой, с синими венами, старческой рукой она поправила редкие седые волосы и грузно опустилась на венский стул. Стул слабо всхлипнул.

– Ну, что ж, разместились? – спросила она удивительно молодым голосом.

Человек пятнадцать студентов двумя амфитеатрами окружили её, расположившись на разномастных стульях и табуретках.

– Пожалуй, продолжим, – мелодично запел её голос.

Экскурсоводом Зоя Петровна работала уже шестьдесят лет. Когда-то сразу после художественного училища она трудилась в школе учителем рисования. Её экскурсии по Третьяковской галерее были самыми артистичными, содержательными и впечатляющими. Всем хотелось послушать именно её версию творения любой картины, собранную по капелькам за многолетнюю трудовую деятельность. Сейчас они окружили шедевр Врубеля под названием «Сирень» 1900 года рождения.

– Эта картина связана с хутором Николая Николаевича Ге. В 1875 году Ге, русский живописец и рисовальщик, мастер портретов, исторических и религиозных полотен, навсегда покинул Петербург и переселился на Украину, где купил небольшой хутор в Черниговской губернии, неподалеку от станции железной дороги Плиски. Михаила Врубеля и Николая Ге связывали родственные отношения. В Черниговской губернии Врубель увидел заросли цветущей сирени и поразился им. Сирень стала темой самого сложного произведения художника, где проявилось стремление к преодолению пропасти между формой и содержанием, между формой-видимостью и сутью-смыслом. Стремление – вот оно, главное! Это движение, путь, поиск, жизнь, – вот это и есть творчество. Всякое обретение равно смерти. Оно делает невозможным дальнейшее развитие и совершенствование, – Зоя Петровна вздохнула и невидящим взором окинула аудиторию.

По какой-то неведомой волшебной дорожке путешествовала её повествовательная мысль. Она рассказывала о том, какие чувства наполняли сердце художника, когда он творил ту или иную картину, и в её словах никто не сомневался, а наоборот – проникался тем же настроением и запахом той эпохи, как будто путешествовал на машине времени.

Старческое, грузное тело рассказчицы не соответствовало тому яркому свету, что наполнял её душу, побужденному неисчерпаемым огнем искусства. Она уже давно путешествовала по галерее с венским стулом и все её слушатели – тоже, так как ей неловко было сидеть, когда вокруг стояли. Да и неспешность повествования с огромным информативным потоком удерживала Зою Петровну подолгу у каждого полотна.

– Кусты сирени плотно заполнили пространство картины, создавая впечатление простёртости далеко за пределы картины. Изображённая сирень очень живая, она как бы «дышит», то возникая из общей массы зелени, то сгущаясь в элементах соцветия. Цветы сирени полны объёмом, наполненным природным, свежим сиреневым запахом. По большому счету, «Сирень» явила собой оформление живописного языка символизма. Примирила она, кстати, Врубеля с А. Бенуа, который, по собственному признанию, почувствовал, стоя перед картиной, запах весенних цветов. Но!!! Но!!! Но!!! Попробуйте оставить огромный букет этих волнующих цветов на столике в спальне! Вы проснетесь среди ночи с тревожным, тяжелым сердцем, наполненным удушающим запахом смерти, – Зоя Петровна зацепилась взглядом за русоволосую косу, лежащую на плече студентки. С косами теперь уже никто не ходит. Огромные голубые глаза, наивные и жаждущие жизни, распахнуто смотрели на неё и ждали: «Дальше, дальше! Что там еще могло спрятаться в сиреневой тайне картины!?»

– Главной особенностью картины является женский силуэт: девушка с хрупкой фигурой, как ночная фея, которая скрывается от глаз человека в сиреневом цвету. В сумерках она выглядит нечетко. Густые темные волосы, распущенные по плечам, и она сама как будто появляются из природного сиреневого буйства, обрушившего на вас среди ночи свой удушающий аромат. Это душа сирени. Это та самая, пробудившая вас среди ночи, давящая тоска и печаль одиночества. Немедленно распахнуть окно, впустить свежий весенний, прохладный воздух и выбросить вон эту гнетущую, волшебную охапку сирени, только недавно так восхищавшую вас нежным запахом, превратившимся в смерть, чтобы жить и видеть солнце, – Зоя Петровна замолчала.

Тишина зала Михаила Врубеля, глубокая и бесконечная, повисла в пространстве. Зрители и слушатели, стоящие поодаль, примкнувшие к группе, оглушенные и сосредоточенные, взирали на Зою Петровну и ловили каждое её слово. Когда она поводила рукой, призывая обратить внимание на ту или иную деталь картины, рука её еле заметно подрагивала. Подрагивали иногда и голова, видимо, Паркинсон был уже не за горами. Зоя Петровна произносила простые элементарные слова, но расставляла их так мастерски, что они превращались в аккорд и сливались в симфонии смысла живописи.