Татьяна Дегтярева - Верные спутники моей жизни

События в Кениксдорфе это особенно подтверждают. Встреча с Эммой и Куртом, неожиданная атака немцев, обстрел дома с засевшими там молодчиками обнаруживают не только высокие душевные качества обоих молодых командиров, но и их великолепную военную выучку, знание дела, умение взять на себя ответственность.

Комбат Гранатуров, словно в оправдание своей фамилии, человек крупный, громкий, грубоватый, но при этом смелый и честный. Понимая, что в каких-то вещах не дотягивает до вверенных ему молодых офицеров, он тем не менее знает им цену и умеет в нужный момент обуздать своё самолюбие.

Поступить так, как поступил Княжко, выйдя безоружным с белым платком в руке к засевшим в особняке вооруженным немецким подросткам с единственной целью – избежать напрасных теперь уже жертв, не стреляя в неумеющих воевать мальчишек, мог именно такой, как он.

«…совсем не предполагаемое и отдающее жутью действие Княжко, его приказ не продолжать неравный бой с засевшими в доме немцами, то, что казалось одной гранью правды или всей правдой, было и бессмысленным риском, и выходом из безумия, которое тем же безумным шагом своего трезвого разума хотел прекратить Княжко, не выдержав этого животного вопля немцев, вызванного двумя выстрелами орудия по окнам в упор».

«…Княжко, невысокий, узкий в талии, спокойный с виду, сам теперь похожий на мальчика, шел по поляне, размеренно и гибко ступал сапожками по траве, размахивая носовым платком. Он выкрикивал отчетливые немецкие фразы, прикладывая руку ко рту, чтобы яснее услышали его в доме. Обезумелые вопли впереди стали затухать. И видно было, как в нависшей звоном сжатой тишине возникли, появились пятна голов среди проемов нижних окон…».

Ах, как нестерпимо больно читать о гибели этого удивительного, молодого воина. И, перечитывая роман, хорошо зная его содержание, как и Никитин, всё-таки надеешься поначалу на чудо и ищешь какое-то подтверждение своей нелепой надежде. Но – не находишь… Как это мучительно несправедливо! Но как высвечивает гибель Княжко сущность каждого из окружавших его бойцов, расставляя всё по своим местам. Как страдают, строго пересматривая свои поступки, Галина и Вадим. Как возникает в Никитине мощная решимость не только сказать в глаза подлецу, что он подлец и негодяй, но и, рискуя всем в своей дальнейшей судьбе, не взвешивая для себя плюсов и минусов, а сообразуясь только с чувством справедливого негодования, захотеть убить его.

Невольно после случившегося с Княжко и с Никитиным изменяется, притихая и смягчая свои чувства накануне метавший гром и молнии эмоциональный Гранатуров.

Нельзя не задуматься и о таком герое романа, как сержант Меженин. Справедливости ради следует отметить, что в романе мы видим его как смелого, хорошо умеющего делать своё дело бойца. Он был сметливым и ловким, знал жизнь, чувствовал людей. Его заслуги в общем солдатском деле безусловны. Но при всем том этот человек никогда не забывал о своём интересе, умел пользоваться случаем, не всегда чистоплотно. Вот почему в последние дни войны так боялся он за свою жизнь, так оскорбленно негодовал по поводу «излишних, карьеристских», как ему представлялось, намерений своих командиров.

Напряжения последнего ожидания скорой победы сержант Меженин не выдерживает, а потому в самый рискованный для всех момент со всех сторон проявляет себя подлецом. Никитину не удалось наказать его, наказала всевидящая судьба.

И неслучайно именно к Никитину так прикипает попавшая в сложную ситуацию юная Эмма. Почти сразу безошибочным полудетским своим чутьем определила эта натерпевшаяся от ужасов войны девочка доброту и человеческую надежность этого русского офицера. Сразу и навсегда она назначила его в своего «рыцаря», сравнив его появление со сказкой. Любовь Эммы и Никитина короткой ослепительной вспышкой озарила происходящее вокруг, показав всю уязвимость человеческих представлений о «своих» и «чужих», всю нелепость иногда неправедно разделяющих людей законов, высветив в качестве высшего закон человеческого сердца.

И всю свою дальнейшую жизнь Эмма помнила эту короткую чудесную сказку, а может быть, волшебный сон: и когда выходила замуж, и когда у нее родилась дочь, и когда ездила с мужем в свой любимый Рим. Прошло 25 лет, но, как и прежде, мечта о том, чтобы чудо повторилось, не отпускала ставшую уже солидной и вполне успешной дамой госпожу Эмму Герберт. И невозможно без слез, без чувства бездонной горечи и сожаления читать ее отчаянную исповедь Никитину через 25 лет: «Я ждала… Я думала, что вы приедете. Знаете, о чём я молилась? Мне страшно вспомнить, о чём я думала после войны. Господи, – молилась я, – пусть снова будет война, пусть снова стреляют, пусть меня насилуют, но только чтобы вернулся русский лейтенант… чтобы приехал в Кёнигсдорф, в Гамбург со своими пушками, сказал бы: «Эмма, я люблю тебя», и я ответила бы: «Я умираю без тебя…».