Виктория Травская - Сопротивление материала. Том 2. Мучительная сладость бытия

– Доча, я вчера не того…может, чего лишнего сказал? Обидел кого?

– Всё нормально, пап, – отвечала та, продолжая чистить картошку.

Но Михалыч так легко не успокаивался – ему требовались все недостающие детали, чтобы заполнить картинку минувшего вечера.

– Я, может, ругался плохими словами?

– Говорю же, пап: всё в порядке. Ты не ругался.

– А что я говорил?

– Ты маму вспоминал, – и дочь, зная, что отца общими фразами не успокоить, подробно перечисляла все темы.

– А потом? – не унимался Михалыч.

– А потом ты потребовал с Пети клятву, что он меня будет беречь как зеницу ока. – Стоя у раковины, спиной к отцу, Валя улыбалась. – Петя поклялся, и мы уложили тебя спать. Это всё.

Михалыч некоторое время молча сопел в своём углу, переваривая услышанное. Потом вдруг сказал:

– Хороший он человек, твой Петька. Не такой, но – хороший! Когда я помру, ты за него держись, доча.

Но судьбе было угодно распорядиться иначе – Михалыч пережил Петьку.

Ничто не предвещало беды. Муж, как и раньше, щедро расточал своё неотразимое обаяние, но теперь она знала, что это было не чем иным как свойством его натуры; женские сердца по-прежнему млели при его появлении, и если кто и сох по нему теперь, то молча – Валю уважали и побаивались. За шесть лет их совместной жизни она уже было совсем успокоилась по поводу Петькиных амуров, пока однажды его не обнаружили жестоко избитым на товарном дворе железной дороги…

Накануне Петя провожал на вокзале мать, которая у них гостила, и не вернулся домой. Сначала Валя думала, что он не успел сойти с поезда и выйдет на следующей станции. Но когда вышло всё возможное время, за которое можно доехать до Самсоновки и вернуться на рейсовом автобусе, она стала тревожиться всерьёз. Может, он не успел на последний автобус и остался ночевать на станции? Но и утром Петя не вернулся. Не зная уже, что и думать, Валя стала машинально одевать Борьку в детсад и собираться на работу. Когда она уже причёсывалась перед зеркалом в прихожей, от невыносимой тревоги не видя собственного отражения, в дверь позвонили. Сердце Вали радостно забилось, она бросилась к двери со словами: «Ну, наконец-таки!»

За дверью стоял растерянный молодой участковый.

Следующие несколько дней Валя помнила смутно. Участливые лица близких и совсем незнакомых людей, тёплую Катину руку, шершавую ладонь отца, мучительную процедуру опознания, бессмысленные вопросы милиции. Похороны. Её руки всё время искали и прижимали к себе Борьку, как утопающий хватается за обломок разбитого корабля. Катя предложила забрать мальчика на время похорон, но Борька вцепился в мать обеими ручонками и ревел: «Неееет! Не пойдуууу! Мааааама!!» И Кате пришлось уступить. Так он и заснул калачиком на диване у отцовского гроба, положив белобрысую головку матери на колени…

Но самое страшное, как оказалось, началось потом, когда Петю похоронили. Когда прошло спасительное отупение, вызванное шоком, и стали возвращаться чувства. Оказалось, что Петька, такой лёгкий и непритязательный, стал частью её самой, и теперь эта часть, оторванная с кровью, мучительно болела. Душа отказывалась мириться с образовавшейся пустотой, и эта открытая рана непрерывно сочилась кровью и слезами. Валя целыми днями сидела на их с Петькой кровати и невидящими глазами смотрела в стену. Ей хотелось кричать от боли, но она жалела отца и свекровь, которая, не доехав до Тамбова, пересела на обратный поезд и теперь вела долгие, вполголоса, печальные беседы с Михалычем, перемежаемые длинными паузами. После первого бурного горя она как будто смирилась и теперь только тихо плакала, машинально занимаясь домашними делами.

Вале хотелось умереть. А вдруг рай действительно существует и их души встретятся? Она обдумывала способы. Лучше всего, конечно, напиться снотворных таблеток – безболезненно и не так безобразно, как вешаться. Но потом она вспомнила, что самоубийство вроде бы тяжкий грех, и значит, покончив с собой, она лишит себя шанса там, за чертой, встретиться с Петей – в том, что душа её мужа попадёт в рай, у неё никаких сомнений не было. Странно, но именно этот довод оказался решающим для женщины, воспитанной в духе атеизма. О сыне она в такие минуты старалась не думать, трусливо отодвигая его образ на край сознания: острое горе, как и острое счастье, делает человека эгоистом.

Но вечером свекровь или отец приводили Борьку из садика, мальчик нерешительно подходил к кровати, и Валя жадно смотрела на сына, отыскивая в нём Петькины черты. Бесспорно отцовскими в нём были высокий выпуклый лоб, подбородок с ямочкой и, конечно, белокурые густые волосы. А вот глаза, хоть и с Петькиным разрезом, странным образом получились чёрными, как у матери.