Елена Васильева - Гомер и Ева

Еве всегда нравились вальсы Моцарта, но еще больше – когда он гладил ее по голове и говорил: «Будь моей музой, Ева». А она утыкалась носом ему в шею и бормотала что-то вроде:

– Ave, мой Моцарт!

Картер купался в фонтане перед памятником. Нарочито беззаботно плескался в воде, чтобы никто не видел, как он плачет.

– А хочешь я напою тебе «Шутку»? Будет очень весело – смотри на фонтан.

И Моцарт запел. Его «Шутка» была такой чудесной, что смеялась не только Ева, но и Картер – он-то и вовсе так хохотал, что был не в состоянии доплыть до бортика или встать на ноги.

– Моцарт, стой, он ведь утонет! – Ева схватила его за руку, и Моцарт прекратил петь. – Ты, кажется, жестокий, – испугалась Ева, но он пообещал, что с ней такого никогда не случится, что он всегда, что она для него, и что бы ни было – он ее все равно.

Им было спокойно на этих импровизированных баррикадах, а внизу Картер переживал свой самый серьезный личностный кризис. Картер кричал «По-мо-ги-те!» – а всем слышалось «На-до-е-ло!» – и бросался на скульптуру вождя. Азгур создал ее, когда ему едва исполнилось двадцать три; Картер тоже был скульптором, ему было уже почти тридцать, а он так ничего и не создал, даже дерева не посадил. Картер заплакал и хотел уткнуться лицом в колени Моцарта, как всегда делал, но Моцарта не было рядом – он как раз гладил по голове Еву, и потому Картер снова и снова бросался на бронзовый памятник.

Моцарт продолжал курить и не заметил даже, как скурил все губы – дотла. А когда заметил, ему стало так больно, что он потерял слух, и поэтому не слышал, как плакал Картер – то у него на плече, то уткнувшись в колени бронзовому вождю.

Все разошлись, а Ева и Моцарт все еще сидят на памятнике, пускают солнечных зайчиков и хохочут.

А потом началась война.

– Дойчланд! Дойчланд! Дас ист ихре фюрер! – раздается из динамиков, и Моцарт резко оборачивается на звук, круглый подбородок вдруг становится острым, а глаза сужаются.

– Это меня зовут, – заявляет он и по-детски скатывается с бронзового плеча – как с горки – вниз.

– Ты дурак? – кричит ему вслед Ева, не в силах перестать хохотать – за минуту до объявления войны Моцарт придумал несколько новых тактов «Шутки». – Куда тебе на войну? Ты музыкант, у тебя пальцы тонкие, и губы – тоже. Тебе нужно ходить в лавровом венке и петь баллады, давай лучше совьем тебе венок, и все образуется.

Но Моцарт бежит на голос – он всегда легко увлекался, вот и теперь.

– Это же приключение, Ева, – и подбрасывает в воздух тетрадь с нотами. – Приключение, а что еще нужно? Fide et honorem super omnia, так я себя и зарекомендую.

Ева догоняет Моцарта уже у его дома. Он распахивает дверь с такой силой, что она чуть не слетает с петель, хоть обычно его движения по-кошачьи текучие и мягкие. Его вещи уже упакованы в коробки, как будто он заранее знал, что объявят войну, и подготовился к отъезду, а Еве рассказал обо всем только сейчас, чтобы не плакала заранее, а начала, только когда без слез уже не обойтись.

Он бросается к шкафу, сбрасывает все на пол – бежать, бежать. Собирает в рюкзак только необходимое – топор с деревянной ручкой и Маузер-98, фигурки драконов и ноты. А это что? Поднимает с пола маленькую аккуратную коробочку, перевязанную льняной лентой, тянет за ленту, копошится в конфетти, лепестках каких-то цветов и извлекает из коробочки мизинец. А это – от Картера, он теперь будет подбрасывать себя кусками везде: в комнату, в походный рюкзак, в стакан с зубной щеткой – куда бы то ни было. А, ну понятно.

– А если я не дождусь и случайно умру? – спрашивает Ева и трет глаза руками, как маленькая. Но Моцарт обнимает ее и говорит: «Все будет хорошо – вот увидишь».

Моцарт не знает еще, за кого будет воевать, но он обязательно должен ввязаться в битву, потому что это единственный путь к бессмертию. Моцарт хочет, чтобы правительство его заметило и предложило высокую должность, потому что он бесконечно талантлив, а прозябает с кружкой коньяка у подножия советских памятников.

Он желает, подобно немецкому поэту, переехать ко двору какого-нибудь герцога-мецената, поклонника его творчества, вознамерившегося лично познакомиться с автором концертов для фортепиано, хоть к тому моменту Мо не написал ни одного и, как уверяли его преподаватели, плохо справлялся с арпеджио.

Из каждого угла на них смотрят горгульи – водостоки-горгульи выходили не наружу, а внутрь комнаты Моцарта, и в дождь ее всегда заливало до середины, зато, когда кто-нибудь в комнате начинал рыдать и просить: «Пожалуйста, не уезжай», горгульи выпивали всю влагу, и комната вмиг становилась сухой и снова уютной. Моцарт утверждал, что горгулий он выловил в Сене во время одной из своих поездок в Париж. Может, лгал, может, нет. Моцарт любил красивую позу и эффектные интерьеры, а теперь вот собирал простой походный рюкзак, готовясь к аскетичной жизни.