Сергей Бурлаченко - Роман-неформат

– Чуть не забыла, балда, – жена тоже подсела к столу. – Тебе звонили.

– Откуда?

– Из твоего Великолепного института кино.

– Кто?

Жена положила ладонь мне на руку.

– Какой-то Изя Лерман. Сказал, что вы перепутали портфели. Просил, чтобы ты не волновался. Послезавтра на зачислении он подойдёт к тебе возле ректората и вернёт тебе твой «дипломат». А ты вернёшь ему его. Только добавил, чтобы ты не забыл кейс дома. Очень приятный, вежливый парень. Не то что у нас в училище. Или бабники, или алики. Ты его знаешь?

Я кинулся в комнату к своему портфелю и чуть не сорвал замочки с крышки. Внутри лежали совершенно незнакомые мне бумаги. В отделении для документов был паспорт владельца.

Тогда портфель «дипломат», чёрный, прямоугольный и плоский, был популярен, как анальгин или портвейн «Три семёрки». Ожидая результатов собеседования, свой я поставил у стены возле двери ректората и всё время бегал курить. Там стояли сумки и портфели других абитуриентов. Значит, уходя, я схватил чужой «дипломат» или мой увели ещё раньше.

Никакого Лермана я не знал. Чувак был не с нашего потока. Просто Великолепный институт уже начал свои безобразия.

– Кто такой Изя Лерман? – жена очень заинтересовалась приключениями мужа, ставшего уже почти киношником. – Странное имя. Но красивое. Подходит открывателю Антарктиды. Или марке грузового автомобиля.

В общем, женская логика.

– Какой-то студент. Послезавтра всё выяснится.

– А Изя? Что это за имя? У нас в школе был Баян. Как гармонь. Но он оказался татарином. А мы укатывались.

– Еврейское имя ИзраИль. Воин Бога.

– Жуть!

– Пожалуйста, давай ужинать.

– Прости, конечно! Вот, сварила твою любимую грибную солянку.

Солянка действительно была обалденной. Густой, нажористой, пахнувшей подберёзовиками, свиными шкварками и укропом. Но настроение у меня, не знаю почему, всё равно испортилось.

Здание трёхэтажки, в которой мы собрались через год на первую весеннюю сессию, сразу же произвело на меня унылое впечатление. Говорили, что я с детства был эмоциональным мальчиком и придавал значение пустякам. Возможно, что так. Но ехать сюда нужно было совсем в другую сторону от Великолепного института кино, и я шестым чувством ощутил подвох. Там – одно, а здесь…

Растерянные, мы стояли у крыльца типичной московской общаги времён «оттепели» и «среднестатистического совейского счастья» и курили. Мы ничего не понимали. Мы вытащили счастливый и, оказалось, загадочный билет. Прошлым летом кино было своим парнем, а нынче мы как бы оказывались навязанной ему нагрузкой.

Это был ещё не крах, но намёк на банкротство.

Мне показалось, что высокий черноволосый парень с умными и недоверчивыми глазами испытывает похожие чувства. Я подошёл к нему и представился.

Парень невесело улыбнулся и подал мне руку.

– Саша Городов, – сказал он и, кивнув на крыльцо, констатировал: – Влипли.

– Извини, не понял.

– Влипли, потому что лажа. Архитектура романтического упадка. Оркестр без инструментов. Стройбат без лопаты. Не знаешь, тут есть рядом магазин или рюмочная?

– Вроде, шашлычная за углом. На улице Бажова.

– Сходим в паузе между лекциями? Обмоем этот бардак?

Мне сразу понравилось совмещение высокого и низкого стиля, и я согласился.

В девять утра мы вошли в здание, поднялись на третий этаж, заняли аудиторию – и началось. Лекции, семинары, зачёты и экзамены сыпались нам на головы в раблезианских размерах и с цирковой молниеносностью. Дух захватывало от серьёза педагогов и одновременно их панибратского, клоунского подмигивания.