Эдуард Коридоров - «Красный» рейс. Сборник небывальщины

Утин не раз перебирал в уме кандидатуры – и не мог найти подходящую. Жена, богомольная курица, точно не справилась бы – ее слабенький разум повредился бы окончательно. Друзей Утин не имел. Остаются сослуживцы. Мишкин? Нет, он самовлюбленный болтун – назавтра весь мир знал бы про человечков. Петров, заместитель Утина? Исключено. Петров, при всей его корректности и обходительности, интриган, причем недалекий, иначе сумел бы хоть кого-нибудь подсидеть. Да все они, кто в ближнем кругу, не смогут заменить Утина в таком ответственном деле. Все они воруют, кто толиками малыми, а кто и без стеснения, все они боятся разоблачения и дрожат за свою судьбу. Довериться им, открыть душу – себе дороже.

Единственный, на ком смог остановиться Утин – Николай Петрович, директор по безопасности. Николаю Петровичу доверял он многие служебные тайны, поручал такое, о чем нельзя говорить никому. И Николай Петрович просьбы и поручения выполнял скрупулезно. Но с другой стороны… «А, чем черт не шутит, попытаюсь!» – решил Утин. Устал он от своих метаний.

Как только оправился от гриппа, позвал Николая Петровича после работы с собой, в гараж. Сели у верстака, открыли бутылку дорогого коньяка, нарезали лимон.

– Светло тут у тебя, Сергей Сергеевич. Сразу и не поймешь, то ли гараж, то ли операционная, – сказал, морщась, Николай Петрович.

– Да, я тут провожу операции, – улыбнулся Утин. – По спасению.

– Будьте как дети и спасетесь, – пробурчал Николай Петрович, разливая коньяк. – Как говорил агент под прикрытием, трудоустраиваясь в детский сад.

Они долго трепались о том, о сем. Николай Петрович терпеливо ждал, когда шеф перейдет к делу. Пересказывал последние сплетни: Бородин вывел кучу денег из дочернего предприятия, Бабаева возмечтала о должности как минимум начальника управления, Мишкин на телевидении, в прямом эфире, сморозил очередную глупость.

Утин кивал головой, тянул коньяк, изредка посматривал на Николая Петровича. Глаза у того были светлыми, честными, слегка навыкате. «Как у унтер-офицера», – сказал себе Утин. Ничего не поймет Николай Петрович. Не сможет он быть, как дети. В лучшем случае пожмет плечами. Будет, конечно, до поры до времени делать все что требуется – кормить народец, следить за порядком. Но коробка и ее тайна не станут для него делом важным, трепетным, делом главным и стержневым. Николай Петрович сложит тайну коробки в одну из своих знаменитых папочек, подошьет к очередному секретному делу. А настанет момент критический, момент удобный – разменяет эту тайну, как и любую другую, на что угодно – на деньги, расположение нового шефа, на новые тайны и сплетни. Он ведь, как и все его друзья-безопасники, профессиональный предатель и шантажист.

– Скажи, Николай Петрович, – произнес Утин, – вот ты в Бога не веришь, в черта не веришь, в людей не веришь. Власть тебе не интересна, ее тебе и так хватает. За юбками не бегаешь, монеты не коллекционируешь. Ты чем живешь-то?

– В смысле? – удивился Николай Петрович.

– Ну, ради чего ты бы жизнь отдал? Или душу продал?

– А зачем? – удивился Николай Петрович. – Странные ты вопросы задаешь, Сергей Сергеевич. Жизнь ведь у нас одна! И прожить ее, как говорится, надо!

– А если, не ровен час, завтра помирать придется? – допытывался Утин. – Что ты себе скажешь? Хитрил, юлил, подслушивал, подсматривал, в дерьме копался – чего ради?

Николай Петрович помолчал, взглянул Утину прямо в лицо, и злоба промелькнула в глазах безопасника.

– Я за Родину жизнь отдам, – проговорил он. – Вот за Родину – отдам. Но Родине я пока что еще живой нужен.

– Ну, давай за это и выпьем, – сказал Утин. – За Родину.

Они выпили стоя. У ног их, под верстаком, в полутьме, покоилась коробка, а там, внутри, ждали своего часа они – больные и здоровые, злые и добрые, храбрые и трусливые, сильные и слабые. Но все они, такие разные, были одинаково сытыми, обогретыми – и беззащитными в большом мире, окружавшем коробку.

«Родина! – думал Утин под плавные речи Николая Петровича. – Что знает он о Родине! Что все они знают о ней! Вокруг деревья, дороги, люди, машины – разве же это Родина? Сердце ее сжато в один жгучий комок, вся суть ее, все средоточие – в одном измученном теле, одном бессонном сознании, которое болеет за всех вас, само себя казнит и само себя поднимает каждое утро на новые подвиги. Но вам приятнее придумывать для себя небылицы, вам нравится любить то, что кажется большим – огромные пространства, необъятную историю, миллионные поголовья людей с такими же, как у вас, паспортами. А того, кто держит все это в руке, того, кто вас кормит и поит – его любить вы брезгуете. Наоборот, вы ненавидите его, разглагольствуя о свободе, мечтая о несбыточном. Родина! Да вы предпочитаете проковырять дырку и удрать, предпочитаете променять Родину на бог знает что, лишь бы не чувствовать себя подневольными. А кому подневольными-то? Да ей ведь, ей, Родине, ей, кормилице вашей и матери, ей, жестокой и глухой, но и единственной же!».