Эдуард Коридоров - Маленькая рыбка в океане

© Эдуард Коридоров, 2015

© Анатолий Иванович Коридоров, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Протяжным, ликующим криком: «И да будет так во веки веков, до крайнего времени мира», – Майор завершил вечерний лохотрон, и я тут же прошмыгнул через всю казарму к каптерке.

Все было рассчитано точно. Буйвол, дежурный по каптерке, обычно заканчивал молиться последним. Вот и сейчас его туша замерла в последнем поклоне всемилостивейшему Лоху. Мне всегда было интересно, что за просьбы адресует Буйвол небесам в этот святой момент. Я нарочно подстерегал, с каким выражением лица он распрямится: вдруг найду отгадку. Но глазки Буйвола глядели на мир после молитвы сонно и равнодушно.

Сам я прошу всемилостивейшего Лоха об одном: лишь бы завтра пронесло, лишь бы не назначили спортивный день. Единственный вид спорта, где я чувствую себя уверенно, – это футбол. Как-то само собой оно получается – подхватить мяч, обвести защитников и легонько закинуть в пустой угол ворот. Красться, обманывать, отводить глаза пляской на ровном месте – это да, это мое. За это меня здесь и прозвали Котенком. Ну, еще, пожалуй, на кросс выносливости хватит. Ноги у меня сильные. А вот бороться или гири выжимать я даже не берусь. Кишка тонка. Все знают об этом, и Капитан-2 знает. Он у нас ответственный за выживаемость. Каждый раз издевается надо мной почем зря. Самолично подвесит на перекладину и кроет меня матом, пока я болтаюсь на ватных руках. А все отделение покатывается со смеху. Однажды, пока я так висел, похабник Ананас сдернул с меня штаны – и ничего не попишешь, пришлось позориться: Капитан-2 стоял рядом и не давал спрыгнуть на землю.

У Ананаса – вечный стояк, он всем об этом уши прожужжал, ни о чем другом говорить не способен. Рожа у него паскудная – узкая, всегда лоснящаяся, и даже глаза как будто жиром намазаны. Однако же в отделении нашем Ананас всем – свой в доску. А взять меня или, например, Красавчика – нас считают слабаками. Устраивают нам мелкие пакости. Майор на той неделе, после больших учений, прямо заявил, что мы с Красавчиком не заслужили высокое звание мучеников. Заявил перед строем. Я все на Полковника смотрел – ждал, может, Полковник защитит нас как-нибудь. Ведь тогда, на учениях, когда у меня заклинило торпедный механизм и я еле-еле сумел резервной торпедой поразить цель, он молча подошел и взъерошил мне волосы, как сыну. Так, что я чуть не заревел, совсем забыл, что руки бывают такими. Родными, живыми, добрыми. Наверное, с того момента ко мне и начала возвращаться память.

Теплые вещи и загодя собранный рюкзак лежали там, где я их спрятал – в укромном уголке каптерки. Я накинул бушлат, спрятал шапку за пазуху: хоть и конец лета, а ночи холодные, пригодится. Из снаряжения приглядел самое простое и необходимое – компас, пехотную лопату, перевязочный пакет да фонарик. Никаких бронежилетов, шлемов и прочего железа, которое только стесняет движения. Под которым мы задыхаемся на тренировках. Оружие я тоже не беру. Отвоевался.

Окно в каптерке я изучил еще пару дней назад. Его сроду никто не открывал, мало того, его створки были плотно притиснуты ржавыми гвоздями. Но гвозди эти я аккуратно расшатал, и теперь их можно было отогнуть. Полминуты, не больше, ушло на то, чтобы распахнуть одну створку. Пыльную, слежавшуюся духоту, наполненную острым запахом ношеной обуви, полоснула струя свежего воздуха, и у меня слегка закружилась голова. До земли было метров шесть, не меньше. Пора двигаться. Я тихонько выглянул наружу, в казарму: надеюсь, больше мне здесь не бывать. Майор уже ушел, он никогда не задерживается в отделении после солдатского лохотрона – спешит на командирский. Буйвол зевал, широко открыв пасть с крупными, ровными зубами. У него все по расписанию. Сейчас он вразвалочку потопает в сортир, и только после этого – сюда, в каптерку, готовить экипировку для завтрашних занятий.

Лох с вами, ничего сильно уж плохого вы мне не сделали, счастливо оставаться. А я пошел.

Рюкзак был под завязку набит консервами, и хлебом, и кое-какой полезной амуницией, я приготовил его вчера во время ночного дежурства по кухне. В кармане бушлата лежал моток крепкой веревки. Один ее конец я привязал к железным ребрам батареи, второй – к рюкзаку. Тяжелый груз скользнул вниз, в кромешную тьму. Вот он достиг земли, лег на нее мягко, беззвучно. Теперь моя очередь. На обшарпанном столике, рядом с журналом учета экипировки и уставом мученика, я заметил гильзу от крупнокалиберного патрона – мы такими частенько пуляем на учениях. Прихватил гильзу на память. Сразу подумалось, остро и печально: у меня совсем нет вещей, которые напоминали бы о прошлом. Поэтому и память о нем тусклая, рваная, плохая, все равно как если смотреть в прошлое сквозь Докторовы вечно захватанные пальцами очки.