Евгений Доставалов (Достман) - Громкие ночи на хуторе близ Дюханьки. Рассказы, приключения, байки

– Какого черта?! У нас парашюта в снаряжении не полагается, из-за маленькой высоты. Я прибью, если это ты, блин, Сидорович! Я, по ходу, весь керосин потерял. Дыры то, я понимаю, ты залатаешь, а на чем я тебе взлетать буду, самогон твой, что ли в бак вливать буду?!

– Тише ты. А на счет керасиру – не беспокойся. На моем горючем можно и ветролет завести! Ты, вот, открой бак, нюхни. Чем тебе не керасир?! Пошли, налью пару канистр. Ночью в моем гараже от него успокоишься, зальешься, да полетишь. Пока я дыры залатаю.

– С ума спятил?! С похмелья, да в самолет? – рьяно орал Стас.

– С моей горючкой всё можно, – спокойно оправдывался Сидорович, – вон, у нас Колюшка «Рыбий глаз» борозду так вспашет, ни один чертежник так не вычертит. А, как из трахтору выйдет, таки на ногах стоять не может. Так и лежит в поле, пока не проспится. А что у тебя? Проблем никаких – один воздух, небо! Врезаться не во что.

– Всё, мальчики, заканчиваем передряги, – спокойно сказала Ефросинья, – идем все в хату. Ночь на дворе. Завтра с Егором, председателем разберемся. У Захарыча керосин должен быть.

– Ну, так не интересно, – с грустью проговорила Верка, – я с Вовкой бы в это время в ДК давно зажгла.

– Молчи, девка, – буркнул Сидорович, – плану моего не поняла. Когда бы мамка нам застолье устроила?! А так – пожалуйста. Да еще, с утреца, Стасу бутылочку подгоню за сальце. Свиньи у него, как на ВДНХ.

Вот и еще один удивительный рассказик про небольшой хуторок у Дюханьки. Но, нам надо еще со многими познакомиться. Так что это еще не конец. Продолжение следует.

Итак, продолжим знакомство с нашими героями, жителями хутора на реке Дюханьке. И будем это делать согласно хронологии событий по времени.

Произошло это уже в зимнюю пору. Хотя снега, в отличие от прошлых лет, не так уж и много намело.

Всем нам уже давно знакомый Прошка, Сидоровича сын, вышел из себя, когда Мыкола, отец Дуньки, девушки Прошки, перепил Сидоровича самогона и побил свою жену, Глашу, да и Дуньке, под горячую руку влетело. Теперь обе с синяками из дома не выходят. А Мыкола постоянно у Сидоровича в гараже тусуется, дегустатор, видишь, он у него!

И решил Прохор избавиться от вредного аппарата, даже «Урала», с помощью коего работала вся система.

Рано утром он выбрал время, когда в гараже никого не бывает, он залез в гараж, отключил змеевик, рядом поставил зажженную горелку, да, и завел мотоцикл. А сам быстро выбежал, да и лег за бугор, заткнув уши, ожидая взрыва. Вдруг, видит: тетя Соня прямо возле их гаража проходит, она всех по утрам обходит, ей продуктами помогают. Прохор начал кричать, но тут происходит взрыв. Жестяная крыша с бочком от аппарата подлетает, примерно, на пятнадцать метров, если не больше. Стенки складываются, словно карточный дом, а «Уралу», как ни в чем не бывало. Вот что значит «Советчина»!

Но Прошка тут вспоминает про тетю Соню, живая ли? Заходит за место взрыва, а она уже поднимается, отряхивается, оборачивается к Прошке, да и говорит ему:

– Ой, милок, спасибо тебе огромное! У меня левое ухо слышать стало, а то уж как лет тридцать на него глухая была.

– Теть Сонь, я то не сильно жахнул? – с оправданием спросил Прошка.

– А… Мелочь. Вот если бы ты видел как меня жахнуло с моим милым Гюнтером в Кёнигсберге при авианалете, то было дело… Похоронила я тогда своего миленького, я жива осталась.

– Давайте я вас провожу, мало ли что, – уважительно предложил Прохор, – заодно про себя расскажите, биографию свою.

– Что-что? Географию?

– Биографию, – прокричал в ухо Прошка пожилой, хотя, уже старой женщине.

– А… Поняла, милок. Расскажу я, что помню.

И старушка начала свой рассказ.

– Когда я была еще маленькой, мы жили здесь, рядом, ну, где я сейчас живу, в усадьбе, за Дюханью. Мой отец был большим, уважаемым графом, правда, уже ни имени, ни его самого, как и мать я не помню. Наступило то время, когда приезжали мужчины в кожаных куртках, размахивали красными флагами, кричали что-то непонятное. Вот тогда отец забрал всю семью за границу. Мне тогда… Не помню сколько лет уже было, но взял меня в жены тогда один оберлейтенантик, Гюнтер Беккенбауэр. Он жил в Кёнигсберге, куда меня и привез.

– Это в Калининград что ли? – перебил Прошка.

– Не знаю такого города, говорю, в Кёнигсберг! И, вот там нас застала бомбежка. То ли англичане, то ли французы били, не помню. Ну, и, как ты говоришь, жахнуло в наш дом. Гюнтер мой умер, меня контузило, тогда еще в первый раз. Слава Богу, война закончилась. О своей семье, я ничего уже не знала. Жила одна, пока те же люди с красными флагами не ворвались в наш город. В мой дом опять жахнуло, лежала в госпитале со второй контузией. Когда выздоровела, мне тогда разрешили вернуться в свою усадьбу. Это было когда правил большой начальник с густыми усами, не помню, как звали, но я ему написала письмо, что я поеду умирать на Родину. Отремонтировали мне две небольших комнаты в доме, а мне больше и не надо было. Вот ноги теперь о землю тру, а помереть не могу. Да, вот и ты меня жахнул – живая. Ну, вот мы почти и дошли. Кстати, Гюнтер про меня не забыл, любит меня, каждый день ко мне захаживает. Его расцелую, китель ему щеточкой от пыли стряхну, поговорим, да и он обратно к себе возвращается. Заходи, познакомишься, заодно дом покажу.