Геннадий Гончаров - Сибирские рассказы

Печь накалялась докрасна, но когда прогорала, зимовье быстро остывало, и любой из нас, первым проснувшийся от холода, растапливал её снова. За длинную зимнюю ночь каждому приходилось вставать не менее трёх раз.

Кроме того, в темноте нас донимали мыши. Их там были несметные полчища. Они шуршали повсюду: под полатями и в пазах бревенчатых стен, прыгали оттуда на нас, словно акробаты, пробегая не только по телу, но и по лицам, оставляя неприятное ощущение. Продукты мы прятали от них в ведро, накрывали железной крышкой, да ещё сверху клали тяжелый камень. Под потолком на длинной тонкой проволоке висело ещё одно ведро – с запасом крупы, соли, сахара и сухарей для случайного путника. Так мыши умудрялись проникнуть и в него, устраивая возню с писком среди ночи. Ведро при этом раскачивалось, как маятник настенных часов-ходиков.

На утренней зорьке мы расходились по логам в надежде на удачу. Но тщетно. Каждый раз она обходила нас стороной. Иной раз высмотришь в бинокль пасущихся в логу или на увале [2] Увал – южный склон горы, поросший травой и изредка мелким кустарником. коз – и начинаешь скрадывать. Только подойдёшь на дистанцию выстрела и станешь их выцеливать, как они, словно по чьей-то команде, подхватываются и скрываются в чаще.

Один раз в лютый крещенский мороз, на восходе солнца, я буквально на четвереньках выполз с сивера [3] Сивер – северный склон горы, поросший непроходимым лесом. на ряж [4] Ряж – невысокий и короткий хребет, длинная гора. Толстый мыс между двух толстенных сосновых пней и замер от удивления. Внизу на пологом склоне, примерно в пятидесяти метрах от меня, кормилось около десятка косуль и среди них – здоровенный красавец-гуран с ветвистыми рогами. Его изящное тело и манера поведения вызывали чувство восхищения, уважения и преклонения. Воистину, сочетание грациозных животных и суровой, но великолепной сибирской природы составляет особую, неповторимую прелесть русской охоты…

Через бинокль я подсчитал отростки на рогах. Пять штук!.. Мать честнáя! Молнией пронеслась мысль, будто эти рога уже прибиты к стене в прихожей моей квартиры.

А козы в это время спокойно ходили среди кустиков таволги и объедали вершины веток с засохшими листочками. Мне даже казалось, что я слышу как хрумкают их челюсти, перетирая пищу. Косули временами занимали такое положение, становясь одна позади другой, что одной пулей можно было поразить сразу двух, а то и трёх.

Чувствуя, что от мороза скоро сведёт пальцы, я не стал ждать, когда козы окажутся на одной линии; взял на прицел вышедшего на открытое место гурана. Мушку направил на область груди за лопаткой, чуть пониже позвоночника. С учётом того, что стрелять нужно было «под гору», когда пулю тянет вниз, и учитывая тугое сопротивление морозного воздуха, я рассчитал, что пуля должна ударить в область сердца.

Прошептал: «Господи, благослови!» Глубоко вдохнул и стал медленно выдыхать. Как только выдох кончился, я нажал на спуск.

Увы… Выстрела не последовало. В затворе застыли остатки смазки, и боёк вместо резкого удара «прошёлся пешком» и упёрся в капсюль патрона. Я чуть не взвыл от досады. Отполз и спустился в сивер. Быстро нашел берёзу с отворотами бересты. Срезал её ловтаки [5] Ловтаки – лоскуты бересты, отставшие от ствола и торчащие в сторону. и развёл костерок. Подержал над ним затвор карабина, вставил на место. Но без патрона в патроннике. Нажал на спуск… Чакнуло – работает!

Мгновенно зарядил и выполз на прежнее место, потеряв всего-навсего не более двадцати минут. Кровь молоточками стучала в висках. Глянул на прежнее место кормёжки. Аля-улю! Коз и след простыл, будто их и вовсе не было.

Встал во весь рост и в бинокль оглядел всё пространство и противоположный сивер вплоть до Тонкой гривы. Пусто!

Сходил на место кормёжки и осмотрел следы. По ним понял, что козы спокойным шагом спустились в густой колок, заросший ольховником, черёмухой и красноталом. Там и залегли до вечерней кормёжки.

Поднявшись на ряж, пошел по нему в вершину Зыковой пади. И тут сверху раздалось курлюканье ворона. Словно издеваясь надо мной, он извещал лесных обитателей, что идёт человек с ружьём. Развернувшись в вершине, он снова пролетел надо мной, да так близко, что был слышен шум его крыльев. На этот раз он коротко куркнул над самой головой, будто спросил: «Ну что, выкусил?! Так тебе, недотёпе, и надо!»

Уже направляясь к зимовью, я услышал выстрел где-то в первом разлоге Захарихи. По эху, отдавшемуся как от пустой бочки, понял, что стрелок промахнулся.