– Это да.
– Никто его не знал, так как я, – распаляясь, продолжил Серафим, – «Витюха – алкоголик, Витюха – тунеядец». Так все считали. А у Витька была чистая душа, он любил красоту, красивые вещи, красивых женщин – вот к чему рвалась его душа. А ничего этого не было. Кругом только алюминиевые, гнутые вилки, да каракатицы пятьдесят четвёртого размера, тридцать три квадратных метра, да обшарпанная мебель. И когда он въехал в особняк, тут-то и воспарила его душа. И обрела, наконец, счастье и покой. Вон, все говорят: «Витька жаба задавила за особняк». Дурачьё. Его лишили красоты. Опять вернули в убожество и нищету. Все смогли это перенести, а он нет. Хочешь стих?
– Давай.
Вышло красно солнышко, да закатилось,
Нетути травки – сугробы, да лёд.
Сердце стучало, порой колотилось,
А нынче ударит и тут же замрёт.
 
Стёжки пусты, да сносилися лапти,
Грудь нараспашку, а свет не согрел.
Только б завыть: православные, грабьте,
А что с меня взять, если гол как пострел.
 
А мне без тебя пустота и могила,
Ветер колючий, да жидкая грязь,
А мне без тебя табурет, да стропила,
Да крепкая верёвка, чтоб не порвалась.
 
Слёзы в глазах или морда в рассоле,
Где ж ты, Витюша, мой корешок?
На столе закуска – горбушка без соли
И есть ещё рукав – это на посошок.
 
Где ты мой друг? Словно соли хрусталик
Упал, растворился на дне туеска.
А что мне осталось? Недопитый шкалик.
Разбитое сердце, да злая тоска.
 
Серафим и Сева, не чокаясь, помянули раба божьего Виктора Ушанкина. Серафим продолжил:
Давайте помянем свободу
Без розовых, круглых очков
И выпьем торжественно воду
Из всех туалетных бачков.
 
Свободы в раю не бывает.
Свобода ночует в аду.
Она своих язв не скрывает.
Она в отвращении к труду.
 
Свобода не любит имущих,
Примерных мужей и отцов.
Она у торчащих и пьющих,
Бездельников и подлецов.
 
Свобода страшнее, чем рабство
Как пуля страшней кандалов.
Свобода и равенство с братством
Воистину разный улов.
 
Свобода не может быть сладкой.
Свобода предельно горька.
Она разновидность припадка.
Она самодурство царька.
 
Свобода – гашиш и путаны,
Свобода – портвейн из горла.
Свобода – «харлей» и бандана.
Свобода – полёты орла.
 
Свобода кончается быстро
Могилой, больницей, тюрьмой.
Свобода мгновенна как выстрел,
Летящий к тебе по прямой.
 
Серафим упал головой на руки и зарыдал. Сева похлопал его по плечу, утешая, и прочитал пару своих творений:
Если юность – это сказка, то старость – это быль,
Я лежу, уткнувшись носом в придорожную пыль,
Кстати, все мои идеи оказались в помойном ведре.
И мне нужно подняться и стать молодцом,
Усердным работником, мощным творцом
И начать всё сначала в какой-нибудь мерзкой дыре.
 
Мне пора уже смириться – я не стану богат.
Мне в затылок зло и страшно бьёт потухший закат.
Ещё несколько минут, и я просто погружусь в темноту.
Кто-то сзади бьёт по почкам и лопочет: «Лыжню»!
Кто-то ловко завлекает: «Дам кредит или женю»,
А я чувствую всем нёбом привкус крови и меди во рту.
 
А страдающий парнишка, он же просто смешон.
Сладко розовые щёчки, вместо нимба – капюшон.
И надрывные вопли: «Эта сучка опять не дала»!
Вот унылый, старый нищий – действительно ад,
Каждый встречный прохожий отводит свой взгляд,
Словно бедность заразна и может заглючить дела.
 
Всякий хочет свою старость встречать в гамаке,
Чтобы ноги в тепле, ну, а нос в табаке,
А после забыться под чёрным могильным крестом.
Но если по жизни ты шагал налегке,
Часто утро встречал под столом в кабаке,
Значит, смерть свою встретишь в канаве тире под мостом.
 
Ну, а впрочем, не парься, что вышел седым.
Не хочешь болеть – умирай молодым.
Всё самое лучшее пишется до сорока.
А после ты только удвоишь свой вес,
Послужишь балластом, замедлишь прогресс
И будешь мешаться в ногах с тупизной старика.
 
– А вот другое:
Нас чистоган как траву косит
И отвосюду жлобством тянет,
И друг звонок мизинцем сбросит,
Изобразив, что очень занят.
 
Душа как рана ножевая
Болит и оставляет ямку.
Я не живу, я доживаю
И как фельдфебель тяну лямку.
 
А что, касатик мой, случилось?
Откуда вдруг такая смелость?
Что? Ничего не получилось?
Ну, из того, чего хотелось?
 
Читать дальше