Виктор Улин - Полное соединение

В России взяток не брал только тот, кому их не дают.

В этой стране нельзя было заработать, можно только украсть.

Само собой, каждый человек выбирал для себя.

Но Сергеев не видел причин, по которым он должен жить как придется, а не как хочется.

Правда, лучший друг Асадуллин сейчас жил иначе.

До академии экономики и сервиса он заведовал кафедрой в аграрном « университете » и погорел на приемных экзаменах, выбранный мальчиком для битья. Радифа подставили на сумму ничтожную, но достаточную, и присудили условный срок.

Сейчас он боялся любой мелочи, отодвигающей снятие судимости.

Последняя закрывала жизненные блага вплоть до загранпаспорта.

Россиян убедили в том, что у страны имеются всего два страшных врага, разрушающих ее изнутри: взяточник-врач и взяточник-преподаватель.

« Бизнесмены », присвоившие право на общие недра, официально распоряжались нефтью и газом, заседали в Госдуме и считались уважаемыми гражданами. А нищих интеллигентов преследовали по всем правилам и считали, что стоит их уличить, разоблачить и пересажать, как наступит эпоха благоденствия.

И жить в России станет лучше, чем в Норвегии.

Норвегия приходила не случайно: читая на старших курсах курс социальной статистики, Сергеев рассматривал « индекс человеческого потенциала » – агрегатный показатель, суммирующий различные факторы и дающий представление об уровне жизни в стране. По значению этого индекса Норвегия стояла на первом месте в мире, обогнав и радикальные США и техногенную Японию.

Что касается бывшей шестой части суши, то ее ИЧП был чуть-чуть выше, чем у Зимбабве.

Но граждане – с мозгами, промытыми серной кислотой и залитыми жидким азотом – свято верили всему, что говорится сверху.

Отто фон Бисмарк был трижды прав, любой народ заслуживал того правительства, какое имеет.

Себя Сергеев к « народу » не причислял, даже не выборы не ходил с восемьдесят пятого года, с начала горбачевской оперетки, которая вылилась в комедию для горстки негодяев и трагедию для остальных.

Однако самопозиционирование не упрощало жизнь.

В педагогической среде под надзором спецслужб – которым было проще рапортовать о раскрытом деле педагога, чем уничтожить наркомафию в « цыганских » дворах – находились все поголовно.

В академии существовала армия стукачей, из которых главным был « проректор по режиму » по фамилии Аюпов.

Этот человек олицетворял образ проститутки, выгнанной из борделя за разврат.

Имев звание майора – или даже полковника – ФСБ, он был уволен за какие-то неблаговидные действия из системы, которая сама по себе символизировала бесчестие.

Кривоногий алкоголик шпионил за преподавателями и его работа считалась невыполненной, если по результатам сессии хоть одного профессора не подводили под статью.

Сам ректор официально назначил себе зарплату в миллион и был чист, как дьявол, выкупанный в щелочи.

Работая в академии шестой год, Сергеев брал столько, сколь мог, но до сих пор оставался невредимым.

Приятель-юрист обрисовал ему картину российского законодательства, где все основывалось на выжимании признании и зависело от крепости нервов.

Сергеев выработал несколько правил; циничные для идеалиста, они помогали выжить в реальности.

О таких мелочах, как угрызения совести, было смешно говорить.

Если государство ввергло его – имеющего ученую степень и звание – в пучину нищеты, то мораль лежала на тех, кто за день получал больше, чем он выручал за год.

Во всяком случае, пока удавалось жить именно так.

Невольно подумав об этом, переключившись на мысли о Радифе, Сергеев вздохнул.

Ирина услышала вздох из своего угла, сверкнула сочувствующим взглядом.

Она знала все обо всех, сочувствовала и всячески подбадривала.

Впрочем, Сергеев благоволил к лаборантке и ей помогал.

В частности, благодаря ему получила диплом академии ее некрасивая дочь, учившаяся на менеджера по туризму.

Сергеев вздохнул еще раз.

Семестр закончился, через две недели начиналась сессия.

Время большого урожая и еще большего риска.

Каждый вечер сессии доцент – подобно Чеховскому доктору Ионычу – вытаскивал из карманов смятые бумажки, разглаживал по номиналам и пересчитывал, чтобы утром положить в банк « УралСиб ».

Сбербанку он не то чтобы не доверял, но не любил как атрибут государства, которое не любило его самого.

Время от времени Сергеев запускал ДБО и, не выходя из дома, смотрел состояние своего счета.