Елена Тара - «Крутится-вертится шар голубой»

Вера, в свою очередь, тоже обратила внимание на Гершона – образованный, подкованный теоретически, обладает цепким умом и сильным духом – это тот человека, который может встать рядом, помочь ей ярче гореть, освещая путь жаром своего сердца. Перед ними открывается большое будущее; объединив свои усилия, они смогут быстрее привести людей в прекрасное будущее. Но для этого надо, чтобы Гершон переехал в Москву, которая является именно тем очагом, где разгорится живительный пожар, который затем перекинется на другие города и страны.

Используя весь свой дар красноречия, Вера убеждала Гершона, что главное – раскачать ситуацию в Москве, там, где сосредоточена власть. А дальше, по примеру столицы, их дело подхватят анархисты в других местах, где они сейчас подготавливают почву.

Гершона не надо было долго уговаривать – он и сам склонялся к этой мысли. Еще одним доводом в пользу переезда в Москву было понимание того, что для их дела нужны подготовленные кадры. В среде рабочих должны быть люди, которые после отмены государственного контроля, смогут взять управление производством в свои руки. А для этого необходимо учиться, постигать технические и экономические науки на профессиональном уровне. И где, как не в Москве, в которой сосредоточены лучшие учебные заведения с лучшими профессорами и учеными, можно получить соответствующее образование.

В марте 1922 года Гершон переезжает в столицу. Вера приготовилась к его приезду: она подыскала ему место на только что открывшейся обувной фабрике «Парижская Коммуна» и сняла небольшую комнату на окраине. Весной, когда начался очередной набор на рабфаки, Гершон поступил в Первый государственный университет.

В первые же дни Вера привела Гершона на собрание анархистской группы и коротко представила его своим товарищам: «Гершон, наш человек». Так он вошел в московскую организацию анархистов-синдикалистов и познакомился с ее активом: Глебом Гольдманом, Левой Облонским и Сарой Кушнер.

– Недавно в Москве? – поинтересовался Глеб, пожимая Гершону руку.

– Буквально три дня как приехал из Минска.

– И как там обстановка? Сильно власти прижимают нашего брата?

– Как и везде – ситуация непростая, – поделился Гершон наболевшим. – Большевики прочно укрепили свои позиции; они выстроили мощную государственную машину, способную пережевать каждого, кто встанет у нее на пути.

– Кто бы мог подумать, – вмешался Лева. – Еще недавно мы были с ними заодно, в семнадцатом году вместе сражались на баррикадах.

– К сожалению, сегодня наши пути окончательно разошлись, – констатировал Глеб. – Власти перешли к открытому наступлению на всех, кто с ней не согласен. Мы сейчас фактически ушли в подполье, вынуждены таиться и не можем вести свою работу открыто – это стало опасно. В настоящее время анархистское движение терпит кризис: многие наши товарищи погибли в борьбе за революцию, других расстреляли большевики. А сколько арестовано и сидят по тюрьмам! Есть и те, кто бежал за границу, а кого-то выслали против их воли. И это только начало. Боюсь, грядут темные времена, когда любое вольнодумие будет приравниваться к тяжкому преступлению.

– И это несмотря на то, что мы, представители синдикалистского крыла, не участвуем в террористических акциях, – подхватила Сара. – Борьба, которую мы ведем, носит исключительно экономический характер. Мы действуем через убеждение и просвещение. Наша задача – объяснять трудящимся, как следует рационально организовать производство, справедливо обустроить наше общество. Разве мы не имеем права на свою точку зрения?

Глеб усмехнулся и потер двумя пальцами переносицу, словно поправляя невидимое пенсне.

– Мы не грабим и не убиваем, – произнес он тоном учителя, объясняющего сложный материал. – Это так. Но мы не согласны с существующим строем, воздействуем на умы людей, указывая им иной путь. И тут мы более опасны для властей, нежели элементы уголовного мира. Власти это осознают и не оставят нас в покое. Но это не значит, что мы будем бездействовать. У нас есть много сторонников. Люди видят царящую вокруг несправедливость. Они не хотят мириться с тем, что плоды труда распределяются неравным образом: одни работают за станками или на полях до седьмого пота и едва сводят концы с концами. В то же время появляются привилегированные слои, имеющие разные блага, недоступные простым людям; при этом они не создают никакого общественно-полезного продукта.