Владимир Новодворский - Сегодня и вчера, позавчера и послезавтра

– Не знаю, что сказать. Всё остановилось. У меня же несколько инфарктов было, а сейчас все волнения ушли и эта боль в сердце тоже. Всё видится как-то со стороны и оттого по-другому. У тебя, помню, ноги отекали, ходить было трудно. – Иван говорил, а взгляд его то останавливался на Георгии, то искал что-то за окном автобуса.

– Да, у тебя хорошая память. Ноги подводили, это сердце не справлялось. Испытания на его долю выпали, бесследно-то они не проходят. Да и вес избыточный, говорили. Вот так и платим за всё здоровьем. Тебе-то стрессов выпал, наверное, столько, что не на одну жизнь хватило бы. – Говоря это, Георгий вспоминал, что когда-то они оказались по разные стороны баррикад: Иван сотрудник НКВД, а он заключенный. Но туго приходилось обоим, и у обоих пережитое сказалось на сердце.

Автобус остановился, все вышли. Никто ничего не объявил, и Иван с Георгием тоже покинули салон и двинулись по дороге пешком. Покрытие гладкое, все идут, как далеко идти, неизвестно. Наконец подошли к большим воротам. При входе спрашивают имя и говорят, куда идти. Лиц спрашивающих не видно – капюшоны, длинные плащи, головы склонены вниз. Ивана и Георгия направили в просторный зал с высокими сводчатыми потолками. Иван обратил внимание, что люди вокруг кажутся расплывчатыми и двигаются, как в замедленной съёмке. Посередине зала – три стула с высокими заостренными спинками, похожие на троны. На них сидят трое таких же, как и при входе у ворот, в плащах и капюшонах, но у этих капюшоны будто светящимся ореолом окружены. Все прочие толкутся вдоль стен, потом к человеку подходят и ведут на освободившееся место перед троицей в капюшонах. Те недолго с человеком беседуют, а после провожают к похожим на лифты шахтам. Георгий, как и Иван, следил за происходящим, сердце стиснула тревога. Всё, как тогда, в лагере: опять ведут, опять неопределенность, опять всё решают за него, причем опять трое – какой-то замкнутый круг.

– Иван, почему мы здесь и почему вместе? И что с нами будет? Я же священником был. Ты что думаешь? – Голос у Георгия дрожал.

– А и не рассказывал, что в попах ходил. Тут у нас ничего общего. Я-то атеист, с юных лет в партии. Честно служил, через мои руки проходили огромные ценности, но никогда не прикоснулся ни к чему государственному. В конце жизни понял, что многие, особенно в руководстве, все идеалы предали и думали только о себе. Тогда решил, что больше не хочу иметь к этому отношения, но и к другой вере тоже не пришёл. – Иван говорил спокойно. Он не нервничал, и вопросов у него не было. В его лихой судьбе были и несколько расстрелов, и доносы, потом инсульты и инфаркты – он своё отбоялся.

– Никому зла не желал и ничего худого не делал, но, Господи, конечно, грешен. Да, все на Земле грешны, как без этого? И жену любил, и изменял, потому что любил, но в ответ любви не получал. Но это, конечно, не оправдание. А ты Иван, Доре верен был? – Георгий смотрел на Ивана с надеждой, один грешник на другого.

– Изменял. У нас не было секретов. Жизнь долгая, всякое было, и она гуляла. Но всё прошли вместе, все испытания. – Казалось, происходящее Ивана совершенно не беспокоит.

– Вот видишь! А мне Елена не изменяла, вот и поделом мне. А что любви её не чувствовал, так это мне за мою слабость в вере, всё за жизнь цеплялся… – Он не успел договорить, к нему подошли и повели в центр зала.

Он побрел, что-то бормоча себе под нос, и сел на скамейку. Вот к нем обратились по имени, а глаза поднять страшно.

– Сын божий Георгий, сам все знаешь. Грехи твои энергии много потребовали, потому высоко подняться не удалось. Надо ждать нового воплощения, заслужить, переосмыслить. Там ты не помнил, что с тобой раньше было, а теперь все вернётся, с чем возродился, с чем вернулся. Пройдешь изоляцию и все этапы очищения. Не умел ценить женщину – готовься к следующему воплощению женском облике. Ступай.

Георгия переодели, плащ укрыл его, затем провели в шахту и поместили в капсулу, и та с огромной скоростью исчезла вместе с ним. Тогда-то он и понял, что его представление о себе было неверным, и что он может быть и мужчиной и женщиной, а кто на самом деле, не знает. Был песчинкой на Земле, а теперь неведомо, где, но тоже в чужой власти. На Земле могли убить, а здесь могут гораздо больше – здесь могут тебя создать заново, и что останется от тебя сегодняшнего? И что такое вообще ты? Мысли путались, и капсула его уносила в новую неизвестность.

– Сын божий Иван, ты же крещёный, а не веруешь. Быть тебе женщиной, но прежде много предстоит осмыслить душе твоей. Моли, чтобы на Земле тебя поминали, иначе нового воплощения тебе не получить. Ступай.