Александр Уваров - Дети сакморов

Вдоль по аллейке, мимо пьяно качающихся под ветром деревьев.

Бежал…

Честно говоря, он и сам толком не знал, куда ему держать путь и в каком месте укрыться от непогоды.

Дело в том, что заброшенный парк этот (или уже лесопарк? место-то какое запущенное!) на окраине Москвы был ему совсем незнаком.

За полтора года бродяжничества побывал Любанин во многих местах, едва ли не треть Москвы обошёл. Но обитал всё больше на вокзалах, иногда посещал ночлежки, иногда и в метро забредал. В парки – редко. Только летом и в очень хорошую погоду. И только если обстановка позволяла, то есть была спокойной.

В парках было опасно. И голодно. Хотя свежий воздух радовал.

Но знал Любанин, что бродяга в парке совершенно беззащитен. Любой, у кого есть силы и свободное врем, может вдосталь и безнаказанно поиздеваться над бродягой. Избить. Помучить хорошенько. Собаку натравить (особенно если питомец бойцовой породы, и надо его потихоньку на людишек притравливать).

А то и просто убить. Ночью-то это вообще запросто. Особенно в таком глухом месте.

«Это же лес настоящий! Вот уж и тропинка кончилась!»

Расслабился Любанин, не ко времени. Забыл, что бродягам расслабляться нельзя.

А тропинку… Вот беда! Где-то свернул он невзначай с аллеи, а теперь вот и тропинку в темноте потерял.

Вот незадача!

Любанин стёр воду с лица и растеряно закрутил головой.

Похоже, забежал он едва ли не в чистое поле. То есть, совсем даже не чистое. Вон, мусор в стороне вроде строительный лежит, белеет себе потихоньку под сетом дальних фонарей. Блоки бетонных, ржавый ковш экскаватора.

Но – поле. Ей-богу, поле!

То есть, укрытий никаких. Не в ковш же лезть!

Хотя, если прижмёт, полезешь и в ковш.

Вроде… Любанин прищурился, вглядываясь в даль.

Сквозь такой поток воды, конечно, едва ли что увидишь, вот только… Чёрное что-то впереди, стеной. И качается стена под ветром.

«Лес…»

Лес, конечно, укроет.

«Одного не понимаю» беседовал сам с собой Любанин, пробираясь, не разбирая уже никакой дороги, прямиком сквозь густые заросли травы. «Не понимаю, зачем это я, очертя голову, со скамейки сиганул и побежал куда-то. Деревьев и так хватало. Вот что значит – эффект неожиданности…»

За полтора года скитаний Любанин не растерял остатков интеллигентности и некоторой начитанности (чему способствовали регулярные визиты к мусорным контейнерам, куда продвинутые и воспитанные мультимедийной цивилизацией граждане часто выбрасывали богатейшие подборки книг из домашних библиотек), потому в беседах самим собой переходил с косноязычной речи московских бродяг, пиар-менеджеров, политологов и гламурных подонков на более привычный правильный язык инженерных работников среднего звена (к коему до определённого времени Любанин и относился).

«…Всё произошло так неожиданно. Необдуманные действия привела к печальным последствиям. Не в первый раз, кстати, друг Любанин, не в первый!»

Тут он ударился лбом об ствол. И понял, что добрался до леса.

Причём не только добрался, но и, похоже, успел на пару шагов углубиться в лесную тьму.

Собственно, здесь было немногим лучше, чем в поле. Разве что ветер дул не так сильно и пробирал не костей, а разве что до верхнего слоя кожи. И не все капли долетали вниз, частью оставаясь на листьях.

И ещё… Как-то спокойней тут было.

Как и полагается слабому существу, Любанин избегал открытых пространств, где так легко можно попасться на глаза какому-нибудь хищнику.

Конечно, и в лесу можно…

Любанин вздрогнул и перекрестился.

«Ну их шуту, такие мысли! Да ещё и среди ночи!»

Он осмотрелся по сторонам и нашёл ложбинку под деревом.

«Делать-то нечего. Мокро, неуютно, да уж придётся здесь ночевать. Никуда я по темноте такой не пойду! Вот…»

Он прилёг под деревом, большей частью тела стараясь устроиться на мешке.

«Хоть так…»

Сон, понятно, не шёл. Да и зубы от стука перешли к чечётке, да ещё и с каким-то бешеным выплясом. Мышцы сводило от холода, а там и всё тело затряслось.

Всё же усталость брала своё (даже в таких невыносимых, казалось бы, условиях усталость способна своё взять), и Викентий Демьянович Любанин периодически впадал в забытьё.

Голова тяжелел, от затылка к макушке наливаясь свинцом, и тяжестью своей тянула в слепой омут. И один из чёрных провалов осветился вдруг резким, голубым, слепящим светом.

Так неожиданно вспыхнуло это сияние и так резко ударило по глазам, что Любанин, не придя ещё толком в себя, вздрогнул, ойкнул негромко и скрюченными в судороге пальцами наложил на сердце крестное знамение.