Андрей Киров - КУПОЛ

Окончательно, после этого разминочного инцидента, они пришли в себя в парке на дискотеке, даже не заметив как. Стемнело: с летней эстрады из громоздких акустических колонок советского производства, с грохотом, треском и жутким фоном, от которого сворачивались уши в трубочку, гремела сомнительного качества фонограмма отечественной попсы. Музыку, похожую на скрежет и лязг картофелеуборочного комбайна, пытался перекричать осипшим голосом ди-джей. Над «танцполом», как бельевые верёвки, провисали спутанные провода, стягиваемые к дереву, стоящему посередине площадки и расходящиеся от него к углам; на них согласно задуманному музыкальному ритму вспыхивали и гасли разноцветные лампочки, впрочем не всегда с этим ритмом совпадавшие. Редкая публика в свете такой непосредственной цветомузыки дёргалась, как паяцы в руках нетрезвого кукловода. Большая же часть толпы ходила вокруг «загона», как называли танцпол, делая вид, что оказалась здесь совершенно случайно. Многие были заметно пьяны, несмотря на несовершеннолетний возраст. Невдалеке под старым вязом, около дряхлого милицейского уазика, топталась для видимости порядка кучка ментов.

Антон с Серёгой сделали два круга, влившись в один из потоков, на третьем заходе заметили знакомых девчонок, и пригласили их потанцевать в «загон», девчонки согласились, и они через несколько минут уже дёргались под незамысловатую музычку – российскую попсу, а когда подустали, по предложению Антона, пошли пить водку за эстраду (за водкой успел сбегать Серёга), где было относительно темно. Когда её выпили, правда, не так быстро как до этого на квартире, – во всяком случае так казалось Антону, – после пошли ещё куда-то. Антон был уверен что в гости, и очень был удивлён, когда проснулся на жёсткой лавочке веранды, а не в уютном тихом месте с высокой брюнеткой в мини-юбке, Валей, как она представилась. Валя ему понравилась непосредственным поведением, выражавшимся в том, что за эстрадой пила водку и не морщилась, ругалась матом, смеялась над его остротами и не отстранялась, когда он её обнимал за талию, из чего он сделал вывод, что она не против уйти с ним, тем более он со своей подружкой расстался месяц назад.

Деньги-то хоть остались, поморщившись, подумал он, решительно не помня, как оказался в таком неожиданном месте, как летняя веранда детского сада, пошарил по карманам, и обнаружил сотовый телефон «Nokia», и мятую десятку. И это неплохо, решил он и стал звонить другу, чтобы прояснить ситуацию. Но тот не выходил на связь, и было непонятно: то ли у него заблокирован телефон, что даже дежурный дамский голос ничего не сообщал оттуда, то ли ещё по какой причине, копаться в которой Антону сейчас было не до этого. Решив перезвонить позже, он морщась, – тело ныло, словно его колотили палками, – встал в полный рост и вышел наружу.

Когда он увидел в каком ночевал детском саду, совсем воспрянул духом. За железной оградой, опоясывающей садик, пролегала тихая улица Щербакова. Через дорогу, напротив, находился круглосуточный ликеро-водочный магазинчик «Ягодка» – в старом, обшарпанном сталинском трёхэтажном доме. Завод, где он работал слесарем, тоже был недалеко, в другом конце улицы – она к нему вела, и в него упиралась, точнее, пересекалась дорогой, за ней был завод, с разбитым перед ним газоном, монументом «пламенного рыцаря революции», дорожками из тротуарной плитки, и хвойными елями вдоль.

Антон посмотрел на часы: половина восьмого. Рабочий день начинался в восемь, так что он ещё успевал «поправить здоровье» пивком, и хотя домой он уже не попадал, однако, настроение сразу улучшилось. Прислюнив взъерошенные волосы, оправив джинсовку и стряхнув сор и пыль с брюк, он бодро двинул себя в сторону «Ягодки».

В тесном помещении магазинчика, когда Антон переступил порог, не оказалось ни одной из двух продавщиц, работающих посменно: толстой крашеной блондинки, с грубым макияжем и нагло-хамоватым выражением на прыщеватой физиономии, которую Антон (да и не только он) не любил, подозревая, не без оснований, в продаже некачественного алкоголя под заводской маркой, ни её сменщицы – высокой, стройной, носатой девицы, по какой-то неизвестной причине пренебрегающей косметикой, впрочем, и без неё симпатичной, всегда читающей женский роман, который она прятала под прилавком, и всегда приветливо улыбающейся Антону при его появлении, охотно его обслуживающей и, словно ожидающей от него чего-то большего, чем покупка очередной бутылки водки, портвейна или пива, либо того, другого и третьего вместе взятого. Не было в магазине охранников: ни пожилого усатого мужика, похожего на запорожца, писавшего письмо султану с известной картины, и обычно сидящего на табурете в углу, справа от входа, ни его сменщика – спортивного вида парня, стрижка – ёжик, где-то Антоновского возраста, лет 25—27. Тихо шуршал кондиционер, однако не разгоняющий спертый тяжёлый запах – смесь прокисшего пива, табака и сырой половой тряпки. Из магнитолы «Шарп», стоящей на полке между темно-зелёной бутылкой советского шампанского и коробкой шоколадных конфет, безголосая российская певичка пела, что все мужики дураки, а её такую красивую умницу – выпускницу технологического института никто не ценит, и не приглашает на остров; хоть нашёлся бы какой-нибудь состоятельный «биз» – отвез бы на айсберг в океане, покачал в гамаке, накормил моллюсками с жареным картофелем под майонезом, она бы в долгу не осталась, спела бы грустную песенку о любви каракатицы и пингвина – сделала бы кое-чего приятное после завтрака, под пароходный гудок и крик чаек над океанской волной.