Дмитрий Лагутин - Слышимость

Я замялся.

– А ты посмотри, а? – попросил я. – Вдруг есть.

Она меня точно не услышала – писала и писала. Стянула со стопки еще одну книгу, раскрыла, положила на первую.

– Татьяна, – позвал я строго.

Она не реагировала – пишет себе, и хоть трава не расти.

Я посмотрел по сторонам – на первый взгляд жука в комнате действительно не было. У сестры всегда идеальный порядок – все аккуратненько, комар носу не подточит.

Я сел на краешек кровати.

Пахло цветами – на комоде стоял букетик, который, я знаю, сестра собирала сама. Букетик стоял в высоком стеклянном стакане – на кружевной салфеточке. Она вообще цветы страсть как любит – и на обоях у нее цветы, и на покрывале, и даже картина над комодом – белая сирень в синей вазе. И окно у нее выходит ровно на сирень – а вот сарая не видно, хотя окна у нас совсем рядом.

Во дворе было светло по-прежнему, но тот край неба, над Витькиным домом, весь затянуло, и это уже был никакой не горный хребет, а обычная серая туча – низкая и неопрятная. Ветер налетал порывами – и сирень ходуном ходила.

Сестра перестала писать и повернулась ко мне.

– Вот что тебе нужно? – спросила она. – Чего ты здесь сидишь?

Я нахмурился.

– Хочу и сижу. Жука караулю.

Она усмехнулась и покачала головой.

– Понятно. Я думала, извиниться пришел.

Она отвернулась и снова заскрипела ручкой.

– А за что мне извиняться, интересно знать? – пошел я в наступление.

Ноль реакции.

Я привстал и стянул с книжной полки потрепанный том.

«В конце концов, – подумал я, – жук мог просто улететь. Форточки-то открыты».

И прочел нараспев:

– Пребывая в деревне, человек вынужден находиться в очень ограниченном кругу людей…

Сестра не сразу поняла, потом развернулась и выхватила из моих рук книгу.

– Мне заниматься надо! – воскликнула она, возвращая книгу на полку. – Паясничай где-нибудь еще!

Я сделал задумчивое лицо.

– Надежный друг познается в ненадежном деле.

Она закрыла лицо ладонями.

– Только не начинай. Дай ты мне позаниматься, у меня экзамен!

Я прищурился.

– У нее экзамен, а она в кино собирается?

Она вспыхнула.

– Ты что себе позволяешь?

Она отвернулась и склонилась над книгой, но я видел, что у нее даже шея покраснела.

В столовой заскрипели половицы, и я услышал голос деда.

– Вы где прячетесь?

Половицы заскрипели в зале.

– Таня?

Сестра привстала, отодвинула стул.

– Мы здесь! – крикнул я.

Дверь приоткрылась, в комнату заглянул дед.

– Учитесь? – спросил он. – Молодцы. Идите есть, вас не дозовешься.

На обед был рассольник – самый невкусный из всех супов. Я цедил его и морщился – пока дед не тюкнул меня ложкой по макушке.

– Ну-ка ешь, – сказал он, дуя на ложку.

Так дуют на только что выстреливший мушкет.

Я шумно выдохнул, зажмурился и одолел тарелку.

За окном творилось что-то невообразимое. Двор продолжал сиять, но темные провисающие тучи заволокли все небо, и казалось, что двор сияет сам по себе.

Только короткая полоса тени, лежащая перед домом и едва касающаяся клумб, выдавала присутствие солнца где-то наверху, над крышей.

Ветер свирепствовал. Цветы в клумбах жались друг к другу, вскидывали в испуге разноцветные головы. Яблоня размахивала ветвями так, словно боролась с кем-то, береза за Витькиным домом раскачивалась из стороны в сторону, по двору летели какие-то листья, бумажки.

Вдалеке туча прорывалась лохмотьями – и от них тянулись вниз темные полосы дождя.

До нас донеслось урчание грома.

Дед качнулся на стуле и щелкнул приемником, который до этого бормотал что-то неразборчиво. Приемник замолчал.

Я отодвинул тарелку и посмотрел на сестру.

– А что за фильм? – спросил я беззаботно.

Сестра залилась краской, отвернулась к окну и пребольно пнула меня ногой – под столом, в голень.

***

После обеда дед пошел в столовую, сестра убежала к себе – учить – а я остался мыть посуду.

Я включил радио и долго искал хоть что-нибудь интересное. На одной волне играла все та же бесконечная музыка – без мелодии и ритма – на другой разбирали основные ошибки садоводов-любителей, на третьей шел аудиоспектакль – что-то про луну.

Я оставил аудиоспектакль, но все равно ничего толком не услышал, потому что зашумел водой – а делать громче мне не захотелось. Я выхватывал какие-то обрывки, но общего смысла не понимал – и только отмечал, что у диктора очень красивый хриплый голос и что имей я такой голос, я был бы счастлив.