Александр Житинский - Филиал. Истории для кино

Он встал перед телевизором, повертел колки и с очередного такта включился в музыку.

Гудели струны контрабаса, а на экране худощавый элегантный Гленн Миллер в золоченых очках дирижировал своим знаменитым биг-бэндом и одиноким контрабасистом.

Банькович не расслышал, как позвонили в дверь.

– Алик, это к тебе, – заглянула в комнату мать.

– Я же просил! Кто это?! – плачущим голосом воскликнул Банькович, прекращая играть.

– Говорит, из «Скорой помощи».

Банькович насторожился, спрятал контрабас в шкаф, выключил магнитофон и сел за письменный стол с недовольным лицом.

На пороге уже стоял Ганичев.

– Здравствуйте, – сказал он, застенчиво улыбаясь.

– Здравствуйте. Простите, вероятно, ошибка. Мы вас не вызывали, – сказал Банькович.

– Баня, вы меня помните? – тихо спросил Ганичев.

Банькович вздрогнул. Его не называли так уже двадцать лет. Он внимательно посмотрел на вошедшего.

– Не-ет, – сказал он неуверенно.

– Я вам контрабас таскал. Помните клуб «Вулкан»? Я тогда мальчишкой был.

Банькович не узнавал. Он взял курительную трубку и стал ее набивать, чтобы выиграть время.

– Садитесь, курите…

– Спасибо, не курю, – Ганичев сел в кресло.

– Так чем… э-э… так сказать, обязан? – осторожно спросил Банькович.

– У меня ведь все записи сохранились, – будто не слыша Баню и настраиваясь на долгую беседу, сказал Ганичев. – Ребята, конечно, были – первый класс. Герасим, Мендель, Люси… – он мечтательно улыбнулся. – Помните, как она… «О вен зе сейнз, гоу мачин и-ин…» – запел Ганичев.

Банькович чувствовал себя не в своей тарелке. Что нужно этому человеку? Может быть, сумасшедший?

– Не знаете, где они сейчас? – спросил Ганичев как бы между прочим.

– Нет… Простите, как вас по имени-отчеству?

– Зовите меня Юрик. Раньше вы звали меня Юрик.

– М-м… Юрик… Простите, мне нужно работать…

– Читал вашу книжку. – сообщил Ганичев, явно не собираясь уходить.

– Это приятно, – Банькович нервно забарабанил пальцами по столу.

– Баня, джаз-клуб приглашает вас на ночной джем, – внезапно сказал Ганичев.

Он вынул билет и издали показал его Бане.

Банькович словно окаменел. Он попыхтел трубкой и только потом ответил:

– Спасибо. Я не могу.

– Конечно, писатель – человек занятой… Где уж там, чтобы поиграть со старыми друзьями, – с укором произнес Ганичев.

Банькович рассердился.

– Послушайте, по какому праву? Я расстался с джазом двадцать лет назад. Навсегда! Бесповоротно! И контрабас давно продал.

– Вот это напрасно, – мягко заметил Ганичев. – На чужом играть хуже.

– А я и не собираюсь ничего играть! Слышите! Не пойду! Я никого не видел двадцать лет. Что я им скажу?

– Говорить не надо. Вы сыграете.

– Сыграете… – проворчал Банькович, но уже добродушно. – Вы знаете, как мы разошлись? Атомный взрыв! Тайфун! Пять лет были не разлей вода, а расплевались в один день. У Лешки Сокольникова характер! Время какое – помните? Хотя вы еще в телячьем возрасте были. Извините… Шестьдесят четвертый год. Битлы, длинноволосые с гитарами. Джазу крышка…

Ганичев устало кивал, потирая лицо ладонью.

– Я это все знаю. Вы просто испугались.

– А вы бы не испугались?! Что играть? Для кого? Тут либо – либо… Надо дело иметь в руках! О семье думать, о детях…

– А у вас семья, Баня? – спросил Ганичев.

– У меня лично нет. Это дела не меняет. Нас уже не склеить. Да и какой смысл?

– Смысл! Смысл! – вскипел Ганичев. – Да люди до сих пор вспоминают, как вы играли! Фаны, вроде меня, пленки переписывают. Вы же нам, Олег Олегович, в душу плюнули. Не имели вы права этого делать!

– Нам лучше знать, – заметил Банькович.

– Алексей Дмитрич джаза не бросил. Перебивался кое-как, бывало, последнее продавал, – укоризненно сказал Ганичев.

– Молодой человек, не надо читать мне морали, – снова рассердился Банькович. – Леша – это Леша, а я – это я. Мы из разного теста. Если хотите, я уже тогда писал стихи и мечтал о литературе. Настоящих музыкантов среди нас двое было: Сокольников и Решмин… И Люси… – Банькович тяжело вздохнул.

Ганичев поспешно поднялся с кресла, испугавшись, что зайдет разговор о Решмине.

– Я вас понял, Олег Олегович, – сухо сказал он.

– А ее вы пригласили? – спросил Баня.

– Кого?

– Люду Левченко. Люси…

– Конечно, – соврал Ганичев.

– И что… она?

– Люси визжала от восторга, – небрежно бросил Ганичев, направляясь к двери. В кресле остался лежать билет на джем-сейшн, будто бы забытый нечаянно…