Анна Розен - Падение с высоты собственного тела

Мы познакомились на выставке с поэтичным названием «Застывшая любовь». Смотрю, стоит невысокий дяденька с залысинами, пристально рассматривает очередной шедевр и так он внимательно это делает – присел немного, вытянул шею и даже прищурился. Мне стало интересно, сколько времени он может простоять в такой дивной позе. Я не поленилась, включила секундомер, минута прошла, две… Стоит. Жду. Стоит. Прошло пять минут. Я не выдержала, подхожу к нему, спрашиваю, чем его так заинтересовала картина. Тот, медленно повернув голову, страдальческим голосом сообщает, что его скрутил хондроз, и он боится упасть, если попробует идти без поддержки.

После столь впечатляющего знакомства, мы созванивались в течение нескольких недель и говорили, какой хороший я наблюдатель и отзывчивый человек. И вчера, наконец-то, он пригласил меня на свидание.

Давно я не ходила на свидания, видимо поэтому и пришла раньше. Забыла, что надо опаздывать, а потом извиняться, приговаривая, я так торопилась, так торопилась…

Вот и кудри мои совсем раскудрились от ветра и тушь «пять в одном» в уголках глаз немного потекла. Стою здесь, как дура, битых полчаса, а его все нет. Может я время перепутала, или место? Где-то ведь у меня помечено, сейчас найду в записной книжке. Смотрим на В. Вениамин – суббота, восемнадцать ноль-ноль. Смотрим на часы – суббота, восемнадцать ноль-ноль. Где же Вениамин?

И он идет ко мне на встречу, несет охапку белых роз, а я смотрю, как уплывает по морю белый теплоход…

Я разлюбила Питер, я больше его не люблю. Это произошло так внезапно и стало таким открытием для меня, что сначала я даже не поверила пустоте, образовавшейся на месте моего города мечты.

Лето было очень жарким, даже в августе. Первый раз я могла увидеть город иным, и в который раз я могла почувствовать с ним единение, таким родным и близким.

Но я ошиблась. Меня встретили чужие свежеокрашенные фасады, стыдливо прикрывающие грязное, заваленное смердящим мусором нутро дворов-колодцев. Чувство брезгливости и чего-то щемящеобидного комом застряло в горле.

Нагретый асфальт окутал ноги жарким липким одеялом. Его можно сбросить, только приткнувшись в какое-нибудь кафе-забегаловку, где в меню все уже закончилось акромя прогорклых палочек картошки фри, столиков с наполовину облезлой табличкой «заказано», и сотканной из серых льняных ниток официантки.

Она уже не видит никого, хотя только обед. Ее интерес к жизни растворился еще в утробе матери, бумажное лицо не знает мимики, а водянистые глаза (это не цвет, а выражение) смотрят в никуда. И если кто-то скажет «что взять с приезжих», то будут неправы. Она – не приезжая, а самая что ни на есть питерская или петербурженка, кому как больше нравится.

Петербурженки очень сильно отличаются от «гостей города» и других разновидностей пришлых. Их выцветшие лица и такая же выцветшая одежда стали неотъемлемой частью питерской промозглой погоды с низким и отталкивающим небом. Это лето оказалось слишком жарким и солнечным для них. Слишком обнажающим их обезличенность. Как будто кто-то плеснул в них водой и краски смылись с их облика, некогда прекрасного, а может и нет, сейчас уже понять невозможно.

В вагоне метро они стремительно плюхаются на сиденье и закрывают глаза. В эту секундную стремительность вложена вся энергия их вытянутых и плоских тел, их обесцвеченных и обездвиженных лиц. Их мужчины скрылись от изматывающей духоты, а может быть вымерли. Их так мало даже вечером, когда горожане спешат с работы домой.

Петербург – это женщина с мужским именем, одинокая, замкнувшаяся в себе, на себе… И как всякая женщина, наскоро склеивая из непослушных губ подобие улыбки, она пытается быть неотразимой для чужих, и распадается на осколки, увидев отражение своих в помутневшем зеркале коммунальной квартиры.

Если на Невском витрины сияют, завораживают и манят, стараясь соответствовать баснословной цене своей холеной и респектабельной плоти, то свернешь в улочку и все те же убогие магазинчики с незатейливым ассортиментом и грязными окнами. Причем окна всегда огромные, бесстыже оголяющие перед каждым свой обветшалый и поношенный организм.

Недалеко от остановки престарелая мороженщица с изможденным лицом и потрескавшимися руками сортирует в морозильнике эскимо, стаканчики и рожки. Другого не бывает. Спрашиваю – почему? Растерянность и удивление смешиваются в близоруких глазах. Нет настроения баловать изысками и разнообразием. Как это по-женски.