Данил Розенцвейг - Падение

Падение было быстрым, безболезненным и безнадежным. Описав несколько виражей вокруг ствола, я, подхватываемый дыханием редких, влажно-холодных порывов, проманеврировал к замерзшей траве, пробивающейся у самого основания моей прошлой обители, и был встречен травинками, с прохладным отторжением, которое, однако, плавно перетекло в безразличное смирение, по мере того, как моих невольных, вынужденных соседей покидали жизненные соки и силы. На мои вопросы они не отвечали, делали вид, что не понимают языка, хотя слова их были такими же, разве что менее шероховатыми и более тихими, незаметными. Признаться, по ночам, я, бывало, тоже переставал различать их убаюкивающий шёпот, фразы сливались в набор звуков, звуки сплетались в шелест, шелест рассыпался в едва слышимый свист, и под эту ночную мелодию, напоминавшую мне прежние симфонии, которые мы исполняли с родственниками ветряными вечерами, я засыпал.

Что касается моей родни, я знал, что некоторые из них определённо были неподалёку, но знал так же, что у них не хватит уже сил на голос, как и у меня самого. Энергия в спешке покинула моё тело после дня Падения, и в неласковых, рваных объятиях сухой травы, я теперь медленно умирал, теряя былой цвет и запах, текстуру и форму. Поначалу, я по привычке считал, что это временно, пройдет как град или буря, рано или поздно все наладится, и этот травмирующий опыт забудется. Но вскоре я стал все больше сомневаться в подобных измышлениях, они стали казаться абсурдными, дошло до того, что вспоминая их, мне становилось до боли смешно. Что могло поменяться? Я был оторван, упал вниз, уже начал разлагаться. После некоторых черных полос не наступает белая, после некоторых черных полос вообще ничего нет. И я, понимая, что мне уже не вернуться на ветку, пытался заставить себя поверить, что все происходящее – сон, иллюзия, фантазия, что это происходит не со мной, что сейчас я проснусь, и снова буду на своем месте, снова буду целым. Неужели одного дня, одного мгновения достаточно, чтобы безвозвратно потерять все? Звучало неправдоподобно, не похоже на мир, каким я его знал, он просто не может быть так глупо устроен, и я ожидал подтверждение своим доводам.

Но каждое утро наваливалось ужасным холодом, наливалось каплями мерзкой росы, и как мне не хотелось, я не мог пить её, влага теперь будто стала питаться мной, наполняя омертвевшие ткани, прибивая к мерзкой ледяной земле, обрушивая на меня пласты соседних растений. Им тоже не становилось лучше – говорили они все тише и все меньше по делу, видимо, тоже начали что-то понимать, и осознание неизбежного безжалостно сводило их с ума. Я надеялся, что меня это безумие не коснётся, поскольку теперь уже смирился с собственной участью, отказался от надежд, принял Падение как неизбежность, да и даже в процессе был спокоен, наученный горьким опытом упавших до меня. Те, кто впадали в истерику, истошно пытались кричать, вернуться обратно, не в состоянии справиться с фатумом, обычно падали не на лужайку внизу, а на дорогу. Там они быстро ссыхались, абсолютно оторванные от влаги, на них наступали люди и животные, разбивая их хрупкие тела на осколки и притаптывая к асфальту. Позже их сметали дворники, в огромные уродливые кучи, вместе с мусором, окурками и грязью, а потом прятали в чёрный целлофан, отправляющийся в жестяной мусорный бак. Содержимое баков поедали гигантские металлические машины, появляющиеся каждое утро, голодные, пустые, охотящиеся. Они стали вызывать у нас ужас только после начала Падения, до этого их ежедневное прибытие воспринималось как данность, часть окружения, подобно людям, забавным и бессмысленным, что днем шли быстрым шагом в одну сторону, и медленным обратно к вечеру. Мы никогда не думали, что бесконечный голод машин может коснуться нас.

Несмотря на моё смирение, периодически я впадал в безумие и беспамятство от болезненной агонии, когда чувствовал распад и собственный некроз особенно яростно, например, когда впервые выпал снег. Роса оказалась ничтожной напастью, назойливым неудобством, в сравнении с ним. Тяжёлая, колючая масса, прижимающая тебя к отвратительной размокающей грязи, сковывающая твоё умирающее тело, удушающая, наполняющая тебя мерзким холодом, что сменялся гнилью, когда приходили тёплые дни, доводящие до срыва. Снег выпадал и таял несколько раз, прежде чем остаться навсегда, и те недели казались вечностью, казались настоящим кошмаром, когда ты не можешь спать, не можешь дышать, не можешь кричать, не можешь умереть.