Гарик ЗеБра - Фрактал. Осколки

– Я ничего не могу сделать.

Тогда я посмотрел на него. Видимо, в моих глазах было столько злобы, агрессии и ненависти, что его зрачки расширились от ужаса, пальцы на руках мелко-мелко задрожали, он не смог вымолвить ни слова, только показал знаком на сумку. На его медицинскую сумку, с которой он приехал по вызову. Я подумал, что он даёт мне знак, чтобы я достал из неё что-то. Я открыл эту сумку. Она была практически пуста. На дворе стоял 1995 год, 25 июля. В сумке были фонендоскоп, тонометр Рива Роччи для измерения давления, какие-то шприцы, таблетки типа аспирина и валидола, вата, бинты, но ничего существенного там не было. До этого я хотел его убить. Если бы я его начал бить, то, наверное, не смог бы остановиться, но когда я открыл эту сумку, то понял, что дело не в нём, а в том упадке медицины, в котором находилась в то время наша страна. Мы перенесли с ним папу на диван в гостиную, точнее, уже тело папы.

Я спросил у него:

– Послушай, сейчас очень жарко. Я не хочу, чтобы его вскрывали и потрошили. Как-то можно этому помочь?

– У меня есть бригада, которая приедет и всё устроит. До погребения тело сохранится, – ответил он.

Я так и не понял суть этой операции: то ли выкачивают часть крови из тела и заполняют сосуды каким-то препаратом, то ли делают что-то ещё, и тогда тело не слишком разлагается, медленнее деревенеет. Необходимо было подождать, когда соберутся все наши родственники и друзья отца из разных уголков бывшего СССР. Врач уехал.

Я не верил, что папа умер. Я лёг рядом с ним на разложенном диване и подносил зеркальце к его губам, вытащил пёрышко из подушки и держал около его ноздрей, закрыл все окна, создавая тишину, и слушал сердце, надеясь на чудо, вдруг услышу хотя бы слабый, еле слышный удар. Я обнимал его, целовал, но чувствовал, как его тело теряет температуру, твердеет, а я лежал рядом с ним, обнимал его, и слёзы беззвучно текли по моим щекам. Мама сидела на стуле с каменным лицом, она сильный человек, не менее сильный, чем был папа, она не позволяла себе плакать.

Через час приехали эти люди от врача, два человека в белых халатах, с какими-то приборами, с какой-то жидкостью в баллонах. Нас удалили из комнаты, примерно три часа они «колдовали», пообещав, что три дня до погребения тело будет в надлежащем порядке.

Все три дня и три ночи мама просидела рядом с папой. Одна деталь бросалась в глаза. Как только папы не стало, стая воробьёв прилетела и разместилась на перилах лоджии так, что видны были одни воробьи, сидевшие очень плотно, как будто это было живое ограждение. Они не чирикали, не улетали, не прилетали, в тишине и безмолвии сидели плотно, образуя воробьиные перила.

На второй день собрались все родственники и друзья. Приехали мамины сёстры, мои двоюродные братья и младший брат мамы, а для меня дядя Гена, с супругой. Я был в эти дни почти невменяемым, и Михаил Евгеньевич устроил место на Ваганьковском кладбище, на которое в то время с лёгкостью попадали криминальные авторитеты и с трудом заслуженные люди. Благодаря заботе Мишеля была вырыта могила, организованы катафалк и автобусы. Вместе с дядей Геной мы одели папу в костюм, и он с трудом вбил ноги усопшего в новые туфли.

Пришёл отпевать покойного священник, которого пригласил дядя, много помогавший нам в это непростое время, он очень любил моих родителей. Священнослужитель, помахивая кадилом, прочитал положенные молитвы, мы погрузили гроб в катафалк, сами разместились в двух автобусах. Процессия, возглавляемая нашим с Мишелем товарищем, полковником ГРУ, на машине с мигалкой, направилась на Ваганьки. Мы ехали на красный свет, всё было очень торжественно. Спасибо Михаил Евгеньевичу.

На погосте, не нарушая традиции, присутствующие бросили по горсти сухой земли в могилу, рабочие кладбища забросали её землёй и на холм поставили временную табличку с датами прожитой жизни. Поминки были достойны жизни этого славного человека.

Прошло девять дней. На сорок дней, в день, когда душа прощается с земной жизнью, покидает нас и улетает на небо, мы собрались с родными и соратниками папы по Целине, где он был в руководстве Целинным краем с 1962 года, почтить его память. Мною был заказан в храме сорокоуст.

Мы собрались в гостиной, все сидели за длинным столом, накрытым по христианской традиции. Я поднялся и встал во главе стола, чтобы прочитать поминальную молитву и сказать последнее слово о своём любимом отце. Начало сентября уже проявилось первыми поржавевшими листочками на деревьях, но было тепло. Дверь на лоджию была распахнута настежь, как и окна лоджии. Не успел я открыть рот и произнести первое слово, как огромная жёлтая бабочка, необычайно красивая, влетела сперва на лоджию, затем в гостиную. Все замерли, никто не проронил ни слова. Все смотрели только на эту прекрасную бабочку. Она облетела вначале одну половину стола, затем меня, стоящего во главе стола, затем вторую его половину, как бы сделав букву П, которую можно было истолковать как «Помним. Прощай». И снова через балконную дверь на лоджию, затем выпорхнула в распахнутое окно и скрылась вдали.