Анатолий Григорьев - Судьба калмыка

Григорьев Анатолий Семенович родился в 1939 году в Манском районе Красноярского края (Россия). Великая Отечественная война отняла у него родителей: в 1942 году под г. Ржевом погиб отец, в 1945 году умерла мать. Беспризорничал. Рос в детдоме и у родственников. Сумел закончить два вуза: высшее военно-морское училище во Владивостоке и Красноярский институт цветных металлов. Работал в Норильске горным инженером. Перенёс тяжелую трагедию шахтного завала. Для восстановления здоровья переехал в Крым. Живет в Бахчисарае. Женат, имеет двоих взрослых детей, двух внучек. Всю жизнь занимается проблемами неустроенного детства. Более десяти лет был председателем Бахчисарайского районного детского фонда, членом совета районного отдела образования. Является родоначальником бахчисарайского кикбоксинга, тренирует подростков при ДЮСОШ (в прошлом сам боксёр). Судья международной категории, заслуженный тренер Евразии. Пишет стихи, очерки, которые известны многим нашим читателям. Сегодня мы предлагаем выдержки из некоторых глав его книги – повесть «Гибель калмыка».

То, что удержала моя память, то, что я видел своими глазами и слышал от других людей – всё это я пытался изложить в своей книге. Неоднократное посещение Калмыкии уже после реабилитации калмыцкого народа укрепило во мне мысль: я должен написать о том, что знаю и видел!

Сибирь – моя родная земля! На ней я родился и вырос. И мне горько и стыдно, что она стала местом невыносимой жизни и могилой для тысяч невинных – репрессированных граждан СССР разных национальностей, в том числе и калмыков.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 декабря 1943 года, утвержденного Политбюро ЦКВКП(б), Калмыцкая АССР была ликвидирована, а 28 декабря 1943 года десятки железнодорожных составов под кодовым названием «Улусы» повезли в бескрайнюю холодную Сибирь всё калмыцкое население республики, в основном женщин и детей, стариков и инвалидов.

Более 40 тысяч воинов-калмыков, сражавшихся на полях войны, были отозваны с фронтов, разоружены и отправлены в спецлагерь Широкстроя системы ГУЛАГА, откуда мало кто вышел живым.

В товарном вагоне-теплушке чуть заметно мерцал керосиновый фонарь, подвешенный куском проволоки к потолку. По его болтанке можно было определить характер движения всего не очень длинного паровозного состава. Если паровоз бежал быстро, дым в теплушку набивался меньше, и фонарь болтался меньше; если буксовал на подъемах или уменьшал ход, было много рывков, все гремело и падало. Фонарь тоже начинал судорожно мотаться, распространяя керосиновую вонь, чадил. Люди уже привыкли к рывкам и дерганьям и в основном сидели и лежали, прижавшись друг к другу, среди узлов и всякого тряпья. Подстилка из соломы осталась кое-где, и то ближе к углам вагона, да и она была истерта почти в труху. В вагоне витал горелый запах, и если бы не он, то от спертого воздуха и испражнений в вагоне дух был бы хуже чем на скотном дворе. Восемьдесят человек разного пола и возраста начали свой многодневный путь в этой теплушке. В составе поезда таких вагонов было пятнадцать.

Сейчас паровозик бежал налегке. Пять вагонов отцепили где-то под Новосибирском, осталось десять. Да и в каждом вагоне – теплушке пассажиров осталось на одну треть меньше. Каждое утро, когда было еще темно и новогодний мороз очевидно только набирал силу, паровоз, дергаясь и попыхивая паром, тянул свой состав куда-то в тупик, где на маленькой станции солдаты выволакивали на железнодорожную насыпь умерших в дороге пассажиров, и старший, пересчитав оставшихся в живых и уточнив число мертвых, приказывал закрывать наглухо открывшуюся дверь вагона. Он не обращал внимания на крики и плач оставшихся в вагоне, просивших о чем-то, и тупо уставившись на заиндевелый лес махал рукавицей, выдавливая из себя одно лишь слово: – Закрывай!

Похрустывая снегом, солдаты поспешно задвигали дверь, гремели задвижкой, заматывая ее петли проволокой. На этот раз в вагон не принесли почему-то флягу с водой и хлеб. Вскоре вагоны задергались и паровозик, словно обрадовавшись, что освободился от мертвого груза, побежал веселей. В вагоне озадаченно зашушукались: – Голодом заморить хотят? Ну, пища кой-какая есть, что взяли с собой, кто сумел.