Игорь Корольков - Луна и пес

– И что вы об этом думаете?

– Не понимаю. Ничего не понимаю!

Доктор развел руками, заметался по комнате.

– И вы не знаете, от чего он умер?

– Теряюсь в догадках.

Кент посмотрел на Валеева.

– Эльдар Фаритович, я скажу, от чего он умер.

Валеев удивленно поднял глаза.

– Вы?!

– В теле Руслана обнаружили радиоактивный элемент. Его доза превысила допустимую в миллион раз.

– В миллион раз?!

– Да.

– Вы хотите сказать, что его… убили?

– Да.

– И кто это мог сделать?

Кент не ответил. Валеев побледнел и выронил сигарету.

Выйдя из больницы, Кент свернул за угол, перешел на противоположную сторону улицы, двинулся по ней так, чтобы видеть того, кто шел бы за ним следом. Но за ним никто не шел.

До поезда оставалось шесть часов. Кент почувствовал острый приступ голода. На Невском в кафе заказал солянку, позвонил Серафиму, затем связался с Точилиным.

– Все подтвердилось, – сказал Кент.

– Сам видел?

– Разговаривал с человеком, который видел.

– Сегодня возвращаешься? – Да.

– Не расслабляйся.

– Как скажешь, босс!

Пока Кент разговаривал, в кафе вошел мужчина лет тридцати пяти в замшевой куртке мышиного цвета, занял столик у окна. По мимолетному цепкому взгляду, который вошедший бросил на него, Кент догадался: звонок врачу зафиксирован. Вскоре в кафе вошла девушка в короткой шубке из каракуля и в такой же шапочке-«таблетке». Парень в замшевой куртке встал. На его лице было столько радости, что не оставалось сомнений: он пришел исключительно ради нее. «Ну и слава Богу!» – подумал Кент, расслабился и с удовольствием занялся солянкой.

Выйдя из кафе, Кент не знал, как убить оставшееся время. Бесцельно бродил по Невскому, иногда заходил в магазины. В кинотеатре шла «Клеопатра». Сеанс начинался через пятнадцать минут. Кент купил билет, вошел в зал. Он удивился, не увидев привычных рядов стульев. В зале стояли столики, а слева у стены расположился бар. Кент взял 50 граммов «Баккарди», сел за свободный столик. Вспыхнул экран, свет в зале притушили так, чтобы он не мешал смотреть фильм, и в то же время чтобы можно было найти барную стойку.

Метрах в пяти от Кента за столик сели двое опоздавших. На женщине была шапочка-«таблетка». Кент допил обжигающий ром, вышел из зала, сел на диван. Если эти двое действительно следят за ним, они непременно выйдут. Кенту хотелось, чтобы они вышли. Чтобы поняли: он их раскусил. Он хотел увидеть их смятение. Но никто не появился.

Кент не стал возвращаться в зал. Постоял у кинотеатра, наблюдая поток людей, затем направился на вокзал. Ему казалось, что за ним на небольшом удалении идут те двое из кафе. Но не стал оборачиваться, останавливаться у витрин, чтобы проверить – действительно ли за ним идут. Так, сопровождаемый собственным воображением, он дошел до вокзала.

В купе Кент оказался один. Он сидел с ощущением, что кто-то непременно должен появиться поблизости, кому поручено знать о нем все.

Колеса успокаивающе застучали на стыках. Кент почувствовал на щеке жесткий ворс шинели. Призывники спали, досматривая домашние сны. Он, старший сержант, сидел на боковом сидении плацкартного вагона, пил чай, крепко заваренный проводником. Полумрак, дребезжащая в стакане ложечка, плывущая за окном невидимая степь… Кент слушал проводника, пожилого татарина, но думал о скором увольнении. Поезд вез его из одной жизни в другую – тревожную неизвестностью и тягуче – сладкую предвкушением необычных открытий… Чайная ложечка так же дребезжала в стакане. Казалось, тот же поезд, проскочив вчерашнее будущее, снова выталкивал его в новую жизнь – на этот раз лишенную сладкого предвкушения.

С вокзала Кент поехал в редакцию. Поднялся на седьмой этаж, бросил сумку, сел у окна. Низкие облака казались неподвижными. Кент снова отправился на прогулку по крышам. Мысленно трогал шершавый кирпич дымоходов, заглядывал в их черное нутро и чувствовал так и не выветрившуюся за многие годы гарь. Остановился у слухового окна. Когда-то на чердаках между стропилами хозяйки натягивали бельевую веревку, сушили белье. Теперь его там уже давно не сушат. Наверное, завалили каким-нибудь хламом – сломанными шкафами и стульями…

На фоне серого неба дымоходы и антенны выглядели иначе, чем когда облака были редкими, высокими, окрашенными первыми лучами солнца. Была в них печаль, присущая всему, что находится на краю. Волна легкая, чуть тревожная и ласковая, прошлась внутри него и схлынула, оставив ощущение светлое, радостное… Откуда она? Ответ, вероятно, таился в этих крышах и в этом небе, но почему, Кент не понимал. Он не хотел думать о поездке в Санкт-Петербург. Мысли о командировке угнетали. Чем дольше он думал о ней, тем больше чувствовал нахальную силу тех, кто отравил Жигаря. Он понимал: выиграть у них невозможно. Эта мысль подавляла, унижала, пробуждала бессильный гнев. Кент устал об этом думать. Он скользил взглядом по крышам, как будто по знакомым окаменевшим лугам.