Евгения Палетте - Квадрат

А «на уме» у многих и многих поколений латышей было создание своего национального, независимого государства, во главе которого стояли бы люди своего рода-племени, понимающие нужды народа и ответственные за жизнь страны. В течение всей латышской истории не было не только своего государства, но и своей аристократии, каковой были немцы, когда-то завоевавшие эти земли. Не было своей латышской интеллигенции, традиционной носительницы народного самосознания. О людях, о нации просто некому было думать. Но – развивался родной язык, создавалось устное народное творчество, очень распространена в стране была грамотность. А латышские «дайны» удивляют и восхищают своим удивительным аскетическим тактом. В них всё – и горе и радость, и горечь утраты, и социум, и летняя страда, и любовь, и надежда. Латыши не создавали «плачи». Они создавали «дайны».

Завоеванные в XIII веке Орденом меченосцев, потом Ливонским орденом, латыши на долгие столетия попали под власть немецкого языка и немецкого порядка. И хотя самобытность так или иначе развивалась, многие говорили – «Хорошо жить на своей земле и быть гордыми, но сначала надо быть живыми».

Испытывая двойной гнет, социальный и национальный, люди не переставали думать о независимости.

Во время Первой мировой войны, в августе 1915 года, создаются первые латышские стрелковые подразделения, состоящие из добровольцев. Несмотря на то, что Брестский мир (1918 г.) вообще лишил латышей Родины – Латвия отходила Германии (а может быть, именно поэтому), люди встали на путь сопротивления. Они больше не хотели быть бессловесными.

И латышские стрелки были единственной реальной латышской силой.

Состоя в добровольных соединениях, стрелки везде демонстрировали высокую сознательность и боеспособность. И когда немцы захватили Кýрземе (Западную Латвию), сотни тысяч людей ушли от оккупантов. В том числе многие крестьяне, бросившие свои хозяйства – чего, как правило, при любой оккупации не бывает, Крестьянин сидит на своем добре до последнего. Но люди поняли, что они должны защищаться. И должны делать это сами.

То, что во время революции латышские стрелки охраняли Ленина, знал каждый советский школьник. Но мало, кто знает и теперь, что это не только экзотическая подробность, это была реальная необходимость. На огромных просторах Российской империи на тот момент это была единственная боеспособная сила с высочайшей дисциплиной, сознательностью, верностью долгу, не тронутая разложением, которое постигло российскую армию после и во время Первой мировой войны. Это произошло в результате революционной агитации, анархии, а затем выходом в 1917 году Приказа № 1 по Армии и Флоту, что и вовсе низвело российскую армию до бесформенной массы, уже не способной кого-либо защитить.

И единственными, кто на тот момент сохранил боеготовность и организованность, были латышские стрелки. Они отказали в поддержке Временному правительству и за пять месяцев до Октябрьского переворота встали на сторону большевиков. Они сделали это не потому, что за большевиками была сила, но потому, что в большевистской агитации была понятная им правда. К тому же у многих из них был опыт революции 1905 года. Понимая – если революция победит в России, она победит и в Латвии, они во имя этого большого дела приняли Ленина. И не пошли за эсерами в июне 1918-го.

И они вырвали независимость тогда, после Брестского мира, в 1920 году, когда Россия захлебывалась кровью на фронтах гражданской войны. Но через девятнадцать лет снова вошли в состав СССР. А тогда, в 1919-м, весной, стрелки установили в Латвии Советскую власть и ушли, оставив ее без вооруженной защиты, чем воспользовались буржуазные элементы (как в одной большой, но трагически невезучей стране через семьдесят лет).

И народ опять ничего не получил.

Стрелки ушли воевать тогда под Орлом и Кромами. И стояли насмерть, не пуская в Москву Деникина.

Но мечты о народном социализме не сбылись. Наступил социализм казарменный. Не стала свободной Россия, не стали и все другие, связанные с ней народы.

– Ушел? – спросил Краев, неожиданно открыв дверь в комнату Руппса.

Руппс кивнул.

Краев вошел в комнату. Сел напротив.

– Ну и что это, L”udzu, значит? – теперь Руппс спросил, в свою очередь, Краева.

– Это значит, что твои латыши хотят строить свое, независимое государство, – отозвался Краев. – Трудно им придется, – через минуту опять сказал он. – Из того, что он перечислил, самое трудное будет доказать, что Красная Армия вошла в Латвию незаконно. Многие еще живы. Помнят. И еще труднее – что все это было вопреки воле народа. Это будет самым трудным. Если они, конечно, всерьез задались целью убедить в этом всех.