Евгения Палетте - Квадрат

– А как же его семья? – спросила Кло.

Муж молча передернул плечами и стал смотреть в окно.

И она поняла, что это он говорил о себе. И что отныне между ними возникнет и будет шириться пустое, ничем не заполненное пространство.

…Наконец зазеленел светофор. И люди двинулись вперед – озабоченно и торопливо.

Переходя улицу вместе со всеми, Кло вдруг почувствовала, что пространство, которое только что переполняло ее, и было внутри ее, исчезло. Уже не было его беспокоящего и вместе с тем настораживающего притяжения. А воспоминания, пришедшие как-то все и разом, будто сбившись в плотный клубок, отступили.

Почти у самого противоположного тротуара, когда до бордюра оставался, примерно, метр,

Кло немного отстала. Ей хотелось отстать. Ей надо было посмотреть, как будут уходить вперед эти двое мужчин, совсем недавно стоявшие с ней рядом. Но в какой-то момент она потеряла их из вида.

Когда Кло пришла, наконец, домой, Руппс встретил ее своей всегдашней улыбкой, которая на глазах становилась естественней и свободней. Она не сказала Руппсу, что только что видела Роберта. Не стоит волновать его, – подумала она. – Расстроится еще…

– А я жду, жду… – проговорил Руппс. – Уже думал, может, ты к отцу поехала.

– Нет, – коротко отозвалась Кло. – В супермаркет заходила.

– Купила? – по-детски нетерпеливо спросил Руппс, улыбаясь.

– Купила, – отвечала она, понимая, что пора делать бутерброды. – Завтра привезу его. Просится.

– Сам не едет…

– Меня ждет, – поняла Кло, улыбаясь.

С тех пор, как ее отец после смерти матери поменял свою четырехкомнатную генеральскую квартиру на меньшую и теперь уже не живет на одной лестничной площадке с Руппсом, ездить на улицу Тельмана ему стало далеко. А поскольку жил он в своей квартире один, Кло, сделав все необходимое у себя и накормив Руппса, отправлялась помогать отцу. Говорили, что неплохо было бы снова съехаться в одном доме, но работа эта небыстрая и требует не только времени, но и удачи, испытывать которую пока никто не решался.

– Завтра? – весело спросил Руппс.

И Кло почувствовала в его словах радость.

Умел он радоваться, этот старый латыш, волею обстоятельств оказавшийся в России. Но хоть жил здесь давно (с самых послевоенных лет) и по-русски говорил совсем с небольшим, едва заметным акцентом, радость он по-прежнему выражал по-своему – сдержанно, но с большим сердцем, как говорил он сам. И хоть этого «большого сердца» как-то видно не было, верилось, что это так.

Он был уже у третьей стены, когда услышал, что в замке щелкнул ключ. Сегодня он не сидел, как обычно, на стуле, когда остался один. А пошел в свое длинное путешествие вдоль стен. Одна, вторая, третья, четвертая… Будто четыре времени бытия, четыре времени жизни – детство, юность, зрелые годы, старость. Когда тебе уже много лет, бывает, и вспомнишь что-нибудь невпопад, – ясно осознавал Руппс. Что-то путается, смешивается, перемещается в памяти.

И однажды он понял, что у этого перемещения вещей и понятий есть своя логика. Потому что на свете все соединяется и классифицируется не по одном у какому-то признаку, и любой повод, любая ассоциация – вкус или запах чего-то давно забытого в ту или иную минуту может вдруг оказаться главным.

Итак, он прошел уже две стены и был у третьей. Все стены гладкие, ровные, одинаковой длины (одно слово – «квадрат»!) не предполагали разнообразия. Вот разве только угол, который Руппс для верности, трогал рукой, чтобы отмечать, что стена закончилась, и начиналась другая, заставлял его остановиться, чтобы, что-то установив в памяти, продолжать движение дальше. Да, угол – это была отметка, невидимая грань пространства, в котором он теперь существовал.

И вот, когда только что началась третья стена, в замке повернулся ключ. И он обрадовался, что ушел не так далеко, и нетрудно будет вернуться. И, поскольку пока не пришли другие ассоциации, другое направление мыслей, которое еще надо было уловить, услышать за мешающей сделать это тишиной, и может быть что-то увидеть , он, вглядываясь в память с очень большим напряжением, терпеливо старался вызвать в ней прошлое. Потому что эти воспоминания и составляли теперь его жизнь.

В последнее время, особенно после первой больницы, он всё чаще и чаще вспоминал мосток через излучину большого затона, сплошь покрытого сплавным лесом. Домá с палисадниками, желтыми крышами и зелеными ставнями. Дальше – полынь, чертополох, крапива. Длинная-длинная улица. Бесконечные груды дров и досок. А еще дамба, поросшая травой. Высота дамбы составляла три метра. Чтобы подняться наверх, надо преодолеть скрипучую деревянную лестницу. И тогда с одной стороны – затон, устланный сплавным лесом. С другой – Даугава. Со стороны Даугавы – трава, свежесть и плеск воды. По воскресеньям – отдыхающий трудовой люд. Гармонь, козы, ромашки, черемуха. По другую сторону дамбы – тишина.