Ирина Витковская - Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы.

Узкая тропинка вела к домику. Около него – скамеечка и круглый пенёк, заменяющий стол, на котором почти всегда стояла белая кружка, до половины наполненная холодным чаем необычного вкуса – видно, из тех трав, что росли в саду. Роман стоял перед домиком, пил из кружки Мишель и смотрел на то, что было нарисовано на стене.

Там была нарисована смятая бумага с карандашным этюдом: стол, на нём яблоки, сливы, груши. В середине бумага небрежно порвана, поэтому открывалось то, с чего был сделан набросок: голубое небо, деревянный стол и настоящие, исходящие спелостью и природными красками те же самые фрукты.

Это производило ошеломляющее впечатление. Хотелось бесконечно рассматривать картину, хотя сразу было понятно, что серый мир на серой бумаге – то, что видишь ты, обычный человек, а то, что в прорези – художник. «Ну что, собственно, в этом рисунке особенного?» – уговаривал себя Роман, глотая из кружки чай и светя фонариком, но и с первого взгляда любому дураку становилось ясно – всё особенное… Что только волей художника можно попасть туда, где такой истомой лучится небо, где так сочно и неповторимо ложатся краски, круглящие и оттеняющие бока фруктов, а доски стола непременно хочется потрогать, ощутить их корявую отполированность и медовую теплоту… Но – только волей художника. Самому – никогда. Сам сиди и довольствуйся всем серым.

Тем же летом, притаившись как-то раз поздно вечером в зелёной комнатке, Роман открыл ещё одну невольную тайну Мишель – секрет её странной причёски.

Роман допивал горьковатый чай, сидя на скамейке и уже собирался было уходить, как вдруг в крайнем окне её квартиры зажёгся свет, и, подсвеченный сзади, как в театре теней, на плотно задёрнутой шторе появился силуэт Мишель. Силуэт замер, чуть наклонившись, словно всматриваясь куда-то, затем поднялась левая рука, как гребёнкой собрала в горсть волосы со лба к затылку, потом поднялась правая рука, с огромными, как показалось Роману, увеличенными тенью портновскими ножницами, и – чик! – в один приём всё лишнее осталось в горсти левой руки, а на затылке взлетела всегдашняя пышная копёшка лёгких тонких волос… Свет погас.

– Как странно, – думал Роман по дороге домой, один, в пустом троллейбусе, на который он чуть не опоздал, – когда Мишель что-то делает, кажется, она всегда точно знает результат… Будто заранее видит, что должно получиться. И оно получается.

Действительно, после Мишель никогда не оставалось испорченных набросков или неудавшихся поделок; это же подтверждала и моментально, в одно движение, сотворённая причёска. Создавалось впечатление, что кто-то, всё на свете знающий и на другом уровне сведущий водил её рукой.

В те дни Роман познакомился с Валерьяном. Именно там, во дворе Мишель.

Появление Валерьяна он, как ни странно, пропустил: не всё же время пялиться на двор и его обитателей. Обычно Роман прихватывал с собой книжку, блокнот, карандаш, гелевую ручку… Делал наброски, читал… Блокнот заполнялся шаржами на Спутника, Пистолета, Центера… Получалось хорошо. Настолько хорошо, что самому нравилось.

Но стоило только вызвать в памяти лицо Мишель, как карандаш начинал спотыкаться. Получалось, ну то и не то. Все черты были её – и не её. То есть даже не черты, а – выражение глаз, обращенных внутрь себя, тень между бровями, её способность смотреть не моргая, – как это всё передать? Специально для глаз была чёрная гелевая ручка, и всё равно не удавался этот глубокий антрацитовый глянец, чёрт… никогда.

За этими муками и застал его Валерьян. Причём так тихо раздвинул ветви яблони, что Роман и почувствовал-то его не сразу, только когда услышал вопрос:

– Можно тебя на минуточку?

Роман пожал плечами и вылез. Если бы минуту назад он не был так увлечён рисованием портрета, то наверняка бы заметил, что Валерьян зачем-то приходил к Спутнику и они какое-то время негромко разговаривали, стоя под навесом сарая. Спутник втолковывал что-то своему собеседнику, держа того за лацканы пиджака и кивая головой в сторону Романова убежища.

Валерьян был хозяином маленькой кузни, прилепившейся к ипподромным конюшням. Причём всё в этой кузне было, как сказала бы мама, «аутентичным» – горн, мехи, наковальня… Без всяких современных изысков вроде молота с электрическим приводом. Нагревай металл – и лупи по нему, как сто лет назад.

Невысокий, жилистый, немногословный Валерьян работал заведующим лабораторией в НИИ тонкой химии, и, несмотря на простоватый вид, назвать его «мужиком» язык не поворачивался. К моменту выхода на пенсию институт практически расформировали, а Валерьян очень кстати получил в наследство от своего крёстного ту самую кузню со всем оборудованием и даже с подручным – Ванькой-молотобойцем. В свои пятьдесят семь Валерьян ещё чувствовал себя молодым, полным сил и за кузнечное дело взялся с азартом.