Игорь Изборцев - Не хлебом единым

* * *

В субботу, с самого утра Анна Петровна занялась духовными делами. В последние годы по воскресеньям она, как правило, всегда причащалась – это было исполнением давнего благословения старца – поэтому все домашние дела накануне сводились к самому минимуму. Она прочитала акафисты, сначала те, которые давеча благословила сестрица за Серафиму, а потом положенные правилом для причащающихся. “Душа ежедневно требует пищи духовной: молитвы и слова Божия”, – без устали напоминал батюшка Валентин. Если бы все это разумели, думала Анна Петровна, если бы насыщали душу пищей вечной и нетленной, то разве возможно было бы такое, как, например, у соседей по площадке Блиновых, у которых ежедневно то хозяин, то сама хозяйка извергали страшнейшие матерные ругательства, причем так громогласно, что отчетливо слышалось каждое слово. Нет, они не дрались и особливо не ссорились – это просто было у них нормой общения, кошмарным правилом, которое, безусловно, усваивалось и их детьми. Когда Анна Петровна пыталась осторожно делать им замечания, они недоумевали. В чем, дескать, собственно дело? Мы у себя дома, не деремся, не скандалим, ну разве что говорим громко? Так это не мы, а строители виноваты. Они никак не могли взять в толк, что невозможно нормальному человеку это слышать. “Господи, помилуй, – шептала Анна Петровна, – Пресвятая Владычице, Богородице, приими молитвы раб Твоих за недугующих неверием (перечисляла их имена) и избави их от слепоты душевной, да узрят свет Веры божественной, да вси обратятся в недра Матери Церкви и избавятся всякия нужды и печали”. Что еще оставалось делать, не в домоуправление же идти с жалобой?

Однажды, много лет назад, когда семейная жизнь вдруг стала для нее невыносимой мукой, она спросила у матушки Екатерины, как быть? Та указала рукой на стену, и это значило: будь твердой и терпеливой, как эта стена. “Любите прискорбности, любите притрудности, – неоднократно говаривала матушка, – без них невозможно спасение”. И Анна Петровна теперь тоже часто повторяла: “Любите прискорбности, любите притрудности…”, – и другим, но более, верно, себе самой.

Около пяти Анна Петровна уже была готова. В шесть начало всенощной в Соборе. Путь туда недалекий, но ее ногам как раз поспеть. Она еще и еще раз проверяла, все ли положила в сумочку – часто многие нужные вещи не желали покидать дом и прятались по углам. Рассеянность – грех, твердила она себе, но все же понимала, что это просто старость: восемьдесят пять – это не шестьдесят, и даже не семьдесят. Она помолилась Ангелу хранителю, прося напомнить, если что забыла. И вдруг вправду вспомнила о давешней сестрицыной просьбе:

– Антонинушка, так за Никиту подать сорокоуст?

– Да-да, Аннушка, за Никиту сорокоуст и за Семена особливо на литургию. Только завтра подай, когда к обедне пойдешь.

– Сорокоуст-то я сегодня подам, да и литургию, а то вдруг запамятую завтра? – Анна Петровна тяжело перевела дух. – Безпамятна я стала. А Семен-то твой у меня записан в поминальной книжице, но коль хочешь, и отдельно подам.

– Ступай с Богом! – Антонинушка трижды осенила сестру крестом.

До Троицкого Собора добралась Анна Петровна без приключений, но, как всегда с большим напряжением сил. Одна остановка на автобусе – это подъем и спуск, и не просто так, а с помощью пассажиров, не одного – двух-трех; это переход через проспект и страх: вдруг кто-то не пожелает остановиться и пропустить… А что? Было такое, и совсем недавно. Возвращалась Анна Петровна со службы своим ходом в сопровождении некоего молодого человека. Переходили они улицу в районе четырех углов, как положено – на зеленый свет, но кто-то на “Мерседесе” очень торопился, поворачивая с боковой улицы, и задел ее крылом, так что упала Анна Петровна, как куль с мукой, и, слава Богу, спутник был рядом, так что помог. Теперь же, обжегшись, на молоке, дула Анна Петровна на воду, и опасалась вообще ступать на проезжую часть даже при полном отсутствии машин.

Анна Петровна давно передвигалась при помощи своеобразного костылика, летней детской коляски, нагруженной для устойчивости парой кирпичиков – это были ее дополнительные ножки. Чего не придумаешь, когда нормальный пеший шаг невмоготу? Не даром в народе говорят: придет старость – придет и слабость; у старого коня – не по старому хода. Но что поделать? Молодости не воротить, а старости не избыть…

Всенощная служилась архиерейским чином. Хоть и суетно на такой службе от множества духовенства, шумных иподиаконов, но не в пример, как считала Анна Петровна, благодати больше: все ж святитель служит, пусть и не нравится он кому. Пел главный состав соборного хора – пел великолепно, благозвучно – и не беда, что походило это на концерт. Протодиакон с двойным орарем громоподобно возглашал ектении, сослужащие священники поочередно подавали возгласы. А как сверкала позолота! И на богатых киотах, с вызолоченными виноградными лозами, грушами и райскими цветами, и в растительных орнаментах лепнины, и в объемной резьбе высоченного семиярусного иконостаса и, наконец, в ризах духовенства и самого архиерея. Как же это было торжественно и красиво! Как в Царствии Небесном. Анна Петровна сидела у западной стены и впитывала в себя все это благолепие – и было это для нее некоторой наградой за все те ограничения, которые накладывала она на себя в обыденной жизни: на всякое мирское развлечения ума, зрения и слуха. Сердце радовалось и трепетало, а душа молилась и позабыты были на время старость, немощь и весь груз забот житейских.