Культурный Шизофреник - Лотофаги

– Там, наверное, целое море грибов…

Часом позже Наталья Игоревна застала себя в малиннике, где она, алчная, обрывала перезрелые ягоды. С мыслью о том, что «хорошо бы ещё осмотреть окрестности», она вылезла из бурелома и скоро очутилась на широком лугу, усыпанном синими звёздами чертогона, белой снытью, клевером да полынью. Вдалеке необоримой стеной вставали ядовитые стебли борщевика. Наталья Игоревна пошла по поляне, любуясь растениями, наслаждаясь голосами птиц и шёпотом ветра. Удивительный, чуть слышный эфир, обещая какое-то счастье, плыл над цветами. Евхаритская пригнулась к земле и глубоко вдохнула, и ей захотелось разыскать источник этого благоухания. Один за другим, она принялась рвать цветы, мяла в руках колоски и листья – всё было не то. Когда дошла до зарослей борщевика, поняла, что запах усилился. Евхаритская потянула носом и даже ахнула от внезапного наплыва чувств. Она накинула и стянула завязками капюшон, руки убрала в рукава и с осторожностью вторглась в ряды поганого борщевичного войска. Скоро борщевик кончился, её снова обступила высокотравная непролазь. Запах стал крепче. В попытке понять, что так глубоко волнует её, Наталья Игоревна с удовольствием вбирала грудью пьянящий воздух. Ароматный его состав не был похож на сложные букеты дорогих вин или деликатесов, он вообще был «не про еду», но это не был также и запах изысканного парфюма или восточных благовоний – пахло как бы самим светом, раем земным. В горле у Натальи Игоревны першило, голова кружилась, и дрожь волнами прокатывалась по телу. С азартом кладоискателя переходила она от дерева к дереву, сгибала молодую лозу, тревожила землю мыском сапога и задавала себе один и тот же простой ясный вопрос: «Откуда запах?» Казалось, аромат творился в воздухе из ничего. Столбцы солнечного света тут и там били сквозь реденькую листву, и, если дул ветерок, рассыпались, золотыми спицами прохватывая пространство. Под ногами оказывались всё те же ростки клевера и лебеды, одинокий вороний глаз смотрел из былинок пырея. Сапог натолкнулся на что-то твёрдое. Евхаритская отступила назад и увидела вырост в траве. Это был срамной уд грибницы. Наталья Игоревна, встала на колени, потянула носом и сразу же поняла – вот оно! Сильный, гладкий, голубовато-розовый уд торчал из земли, извергая вовне душистые протуберанцы.

Потоки тепла щедро питали этот участок луга, и за день согрели член так, что Евхаритская почувствовала жар на кончиках пальцев, когда коснулась его голубоватой головки. Вынув складной нож, она попыталась срезать вырост у основания, но острие бессильно заходило по краю, как по стволу молодого деревца. На лезвии, однако, осталась лёгкая взвесь. Наталья Игоревна сняла её языком и сразу почувствовала половое томление. Трясущимися руками она стащила с ног сапоги, затем леггинсы и трусы. Куртку расстегнула, но не сняла. Леггинсы она расстелила под собой, чтобы не застудить коленей. Облизнувшись, обняла уд губами и стала сосать его с большим трепетом и усердием. Да, её рыхлые, целлюлитные телеса давно утратили былую свежесть, но в самой пластике рук, в движениях бёдер всё ещё угадывалась кошачья гибкость; тот образ, в котором давным-давно представала она перед мужчинами, и который дарил ей над ними власть. Теперь, когда, закрыв глаза, она облизывала головку, воскрешаемый ею, этот образ как будто делал её достойной наслаждений любви, а значит позволял забыть про все свои неурядицы и на часок-другой преобразиться из страшной и глупой, измученной бытом тётки, в обаятельную лесную нимфу. Раскрасневшаяся от нахлынувшего возбуждения, она уселась на уд верхом и ёрзала на нём, потрясая обвисшими ляжками. И казалось от влаги, вырабатываемой любовными железами, гриб-пенис рос и крепнул внутри. Она двигалась решительнее, стонала смелее и громче, и с тем полнело и ширилось её сиюминутное счастье…

Так прошёл день. Лёгкая, как пушинка, Наталья Игоревна плясала между деревьями, смеялась и падала на траву, закидывала ногу на ногу и беседовала с птичкой, что выводила рулады где-то невдалеке, а то вдруг начинала соблазняться собственной наготой. Тогда она взбиралась на уд, извивалась всем телом, дрожала и забывалась, – и раз, и второй, и десятый – и когда, наконец, пришла в себя, настал уже вечер. Лёгкая ломота в теле и жуткий голод вывели её из блаженного забытья. Она огляделась: куртка, блуза и лифчик – теперь уже вся одежда была сброшена в быльё.

Пришёл срок возвращаться, и надо было как-нибудь обозначить место. Отныне и навсегда это – её укромный уголок, её тайное святилище, куда станет она приходить в минуты тоски и отчаяния.