Культурный Шизофреник - Лотофаги

Хотя Разживин пропустил мимо ушей речи спутницы и не обратил должного внимания на её заискивания и ужимки, домой Евхаритская пришла в боевом расположении духа. Улыбаясь своим тайным мыслям, она сноровисто выгрузила продукты, протёрла стол и с весёлым ожесточением принялась за готовку.

Включив телевизор, она дождалась, когда закипит чайник, затем наполнила кипятком маленькую блестящую кастрюльку и, поставив её на огонь, села к столу – так удобнее было чистить овощи.

В кухню из погреба тянуло прохладой. По телику шёл какой-то слезливый сериал, воробьи почирикивали на вишне возле окна и муха, залетевшая в дом, билась о плафон люстры, которую Наталья Игоревна зажгла, чтобы не портить зрение.

Кухня в их стареньком двухэтажном домишке соседствовала с летней верандой, где стоял полированный, раздвижной стол, ещё советские стулья с высокими спинками, а также скрипучее кресло-качалка, на заказ сплетённое из лозы местным умельцем. На веранде всегда было светло и уютно…

Зазвонил мобильник в кармане сумочки.

Наталья Игоревна отложила картошку и, обтерев полотенцем руки, посмотрела на экранчик. Неизвестный номер высвечивался на нём.

– Алё? – cпросила в трубку.

– Здравствуйте. Я звоню по поводу квартиры… – откликнулся грубоватый женский голос на том конце – Вы ещё не сдали?

– Здрасьте! Пока свободно…

– Я хотела бы снять на неделю, можно? Сколько будет стоить?

Евхаритская почесалась в затылке:

– Ну, если на неделю… Пять тысяч, плюс коммуналка. Вас устраивает?

– Пять тысяч?.. – задумались на том конце – Окей. Давайте завтра утром встретимся, вы мне квартиру покажете и ключики я возьму. Вы сможете?

– Ага, где-то после девяти часов я подъеду.

– Я тогда вам наберу, хорошо? Вы только не сдавайте больше никому до завтра!

– Ладно, договорились! – засмеялась Наталья Игоревна – Только и вы уже точно приезжайте, не обманывайте!

– Нет-нет, я обязательно буду.

Попрощавшись, Евхаритская положила телефон возле себя и вдруг оцепенела, заслышав позади скрип половицы.

– Илья! – обернулась она – Нельзя же так пугать, ну!

Илья угрюмо протиснулся в дом, сел к столу.

– Сейчас сготовится, подожди немного… – вздохнула Наталья Игоревна – Налить чаю пока?

С кастрюлькой она подошла к электроплитке, сняла крышку и бережно начала пересыпать нарезанные соломкой овощи в бурлившую воду. Сын исподлобья глядел в телевизор.

– Будешь? – переспросила Наталья Игоревна.

– Разживин деньги отдал тебе?

– Сыночка, давай покушай сначала… С самого утра голодный, наверное…

Наталья Игоревна шагнула от плитки к столу и погладила сына по волосам. Илья отстранился и, проскрежетав стулом, отправился на веранду, прикуривая на ходу. На антресоли Евхаритская нашла кружку, налила в неё чай, понесла следом.

– Деньги где, мам? – повторил Илья.

Он держал грязно-зелёными пальцами сигарету, продолжая хмуро глядеть под ноги. Евхаритская всплеснула руками:

– Илья, ну хоть бы умылся, прежде чем за стол садиться! Иди, растворитель возьми наверху.

Она поставила кружку на скатерть, и обернулась, готовая идти за полотенцем, но не успела и двух шагов сделать, как из-за плеча полетел гневный окрик:

– Ма, ты глухая что ли? Где, говорю, деньги мои?!

У Натальи Игоревны похолодело внутри. Она живо обернулась и попятилась к телевизору, скрестив на груди руки. С напряжением в голосе пробормотала:

– Так, ты чего кричишь?

Илья вместо ответа подхватил и швырнул в мать кружкой. Кипяток выплеснулся на стену и на плитку, чай зашипел на раскалённом тэне. Лёгкая пластмассовая кружка попала в губу, скакнула на полку и там завертелась. Из губы засочилась кровь. Евхаритская проглотила подступивший к горлу комок, шагнула к сумке. Вынув деньги, она бросила их на стол и спешно убежала к себе.

– Чё ты вымораживаешь-то меня!! – завопил Илья в спину.

Наталья Игоревна судорожно искала резиновые сапоги. Натянув их, она неверной рукой схватила корзинку под грибы и выскочила на улицу. Сын молча пил чай с булкой, когда она проходила мимо. Его поза была выражением зла и презрения.

К лесу вела узкая стёжка. Прижимая к разбитой губе рукав чёрной ветровки, Наталья Игоревна семенила по ней вдоль дачных наделов. Она шла, приклонив голову, и делала над собой усилие, чтобы умирить плач. Тёрла и щурила воспалённые глаза и поправляла взлохмаченные ветром волосы, которые в спешке не успела убрать должным образом. Не дай бог, кто-нибудь из соседей увидел бы её такой. Щёки жгли слёзы жестокой обиды на Илью. По привычке, появившейся у неё в последние годы, Евхаритская внушала себе, что у сына снова замкнуло в голове; что он опять обдышался клеем и действовал в состоянии помутнения ума; что и сама она сильно сглупила, взяв у Разживина чужие деньги. Так она думала, но если прежде подобный ход мысли помогал ей справиться с терзающей душевной болью, то теперь делалось только хуже. Выходило так, что она просто не могла заставить Илью вести себя уважительно и только поэтому придумывала ему алиби.