Игорь Изборцев - Ангел Безпечальный

– Вы, простите, в каком обществе? – скривила подкрашенные губки Аделаида Тихомировна, – здесь вам не скотобойня.

– Да-с! – поддакнул Капитон Модестович, ученого вида пенсионер, полный как груша, с тяжелым дряблым задом, – вам, любезный, следовало бы щадить родной язык, да и слух окружающих тоже. Здесь, как верно выразилась Аделаида Тихомировна, не скотобойня.

Мокий Аксенович позеленел, съежился лицом, от чего стал походить на злое моченое яблоко; он уже готов был выдать профессору по полной, но вдруг вытаращился в окно и захохотал:

– Во! Здесь точно не скотобойня, здесь гробоположня!

– Что? – нервно вскрикнула Аделаида Тихомировна и, повернувшись к окну, с ужасом прочитала наименование деревни на указателе: “Гробоположня».

Автобус двигался медленно, так что все, кто сидел по его правому борту, успели прочитать это зловещее название.

– Вот те вам родной язык, – ехидно прохихикал Мокий Аксенович, – съели?

– Чур меня! – воскликнула Аделаида Тихомировна и, повысив голос, попросила водителя: – Если можно, пожалуйста, прибавьте скорость, жуткое место!

– А чего ее прибавлять? – тут же отзывался водитель. – Мы уж, почитай, приехали. Это как раз и есть нужное вам место.

– Как? – Аделаида Тихомировна схватилась за сердце.

Борис Глебович почувствовал, что каменеет грудью, и потянулся за нитросорбитом. Рядом с ним бабка Агафья, пришептывая «Свят… Свят… Свят…», крестилась и била головой поклоны…

В автобусе воцарилось молчание, соответствующее именованию здешних мест, и лишь Мокий Аксенович, привстав над сиденьем, торжествующе грозил кому-то пальцем и с сипением, словно выпуская из себя избытки пара, шептал:

– Съели? Съели? Съели?..

– Так вот она какая, эта самая Положня, с этаким кладбищенским колоритом, – задумчиво протянул Анисим Иванович, и так взглянул Борису Глебовичу в глаза, что тот тут же подумал: «А он, как и я, обо всем уже понял».

– Ну что ж, не хотели нас расстраивать, – нашлась вдруг Аделаида Тихомировна и взялась всех успокаивать: – в русском языке приняты сокращения. Это языковая норма. Не так ли, Капитон Модестович?

– Топонимика, вещь непредсказуемая, – пожал плечами профессор, – бывают такие ойконимы 1 1 Ойконим – название населенных пунктов: городов, деревень, станиц, аулов и т. д. , что произнести вслух культурному человеку просто невозможно.

– Вот видите? – всплеснула руками Аделаида Тихомировна и тут же затянула: – Надежда, мой компас земной…

«А ведь и она терзается, – догадался вдруг Борис Глебович, – и другие, верно, тоже? Все?» Он по настоящему испугался и кинул под язык сразу две таблетки.

Деревня Гробоположня показалась ему пустынной и мрачной. Дома покосившиеся, осевшие в землю и, словно исподлобья, настороженно выглядывающие черными глазницами окон. Не единой живой души, будто вымерли все. Да уж, действительно гробоположня… Впоследствии, он убедился в ошибочности этого первого впечатления: деревня как деревня, вовсе не мертвая, но лишь, как и все прочие, доживающая свое последнее, отпущенное ей власть предержащими, время…

Вдруг на обочине, у съехавшего набок сарая с прогнувшейся внутрь крытой дранкой крышей, он увидел нечто совершенно здесь невозможное: он увидел юношу в белой – белее всего, что можно вообразить – длиннополой одежде. В поясе и, крест на крест, на груди он был перетянут золотой лентой, волосы, такие же золотые, мягко ниспадали на плечи; и лицо его сияло, так что глазам было больно смотреть.

«Что это?» – вздохнул Борис Глебович разом осипшим голосом. Нет, он не испугался. Это было совершенно иное чувство: он испытал какой-то мгновенный и неведомый ему доселе восторг – будто исполнилась самая его заветная мечта. Все это длилось только миг, сарай и юноша подле него, остались позади. Борис Глебович выкручивал шею, но уже ничего не мог разглядеть.

– Вы видели? – шепотом спросил он у бабки Агафьи, но та лишь испуганно съежилась и опять перекрестилась. «А вы?», – хотел он, было, крикнуть всем, – всем пассажирам автобуса, – но, взглянув на окружающие его лица, равнодушные и напряженные, стал остывать и успокаиваться…

Автобус, между тем, миновал деревенские пределы и, застилая пространство за задним стеклом клубами пыли, тащился по проселочной дороге к лесу, который, по приближении, оказался заброшенным парком. Борис Глебович, не имея сейчас сил на осмысление приключившегося ему видения, постарался переключиться на происходящее. Атмосфера в салоне оттаяла, пенсионеры, оглядываясь по сторонам, оживленно переговаривались. В перспективе обсаженной липами аллеи открылся вид на старинную усадьбу – комплекс из нескольких зданий и хозяйственных построек. Автобус остановился у двухэтажного дома, выкрашенного в желтые и белые тона. У центрального, с четырьмя колоннами, портика уже были припаркованы серебристый «Мерседес», микроавтобус с надписью «Пресса» на боку и черный лимузин гендиректора Фонда. В группе стоящих рядом людей Борис Глебович разглядел жизнерадостного Проклова и того самого Коприева, приземистого лысого толстяка, чей портрет он, не далее как вчера лицезрел в актовом зале. Даже на фоне небрежно одетых представителей прессы, зам Главы, на первый взгляд, выглядел весьма непрезентабельно: брюки висели на нем мешком, расстегнутый пиджачок явно не мог охватить вываливающийся живот и от того казался маломерным. Но и рядом с разряженным, как манекен в магазине модной одежды, и достаточно по барски вальяжным Нечаем Неждановичем, Коприев не терял важного начальственного вида. Более того, он выделялся им, он весь был пропитан этаким властительским духом; оттиснут на лбу печатью с надписью: «начальник».