Петр Альшевский - «Святой Глеб»

– За магазин? – спросил Максим. – Мне лень.

– Ха!

– Куда-то с тобой идти – много чести. Если ты продолжишь мне надоедать, я замочу тебя здесь.

– Что ты сделаешь? – спросил Бадищев.

– Я вооружен, – сказал Максим.

– Надо вызывать милицию, – пробурчал второй охранник Иван.

– Я и их замочу, – промолвил Максим. – Сколько смогу. Без экспрессии, без геройских ужимок… не на публику – скупо. Меланхолично. Труп к трупу, смерть к смерти. Маета к маете.

ЗАНЯТИЕ сексом Глеба не расслабило. Поскольку Лиза принимает душ, он находится в комнате наедине с собой, берет со стола пустую рюмку и постукивает ею об другую, кладет на бок, подходит к дивану, расправляет скомканное покрывало, глядя сквозь стены, что-то высматривает.

Появляется удовлетворенная Лиза. На ней широкий бирюзовый халат.

– В махровом хитоне ты вышла из душа, разгорячившись под теплой водой. Нет! Подо мной.

– Ты, как выясняется, поэт, – сказала Лиза.

– Да вот пришло, сам удивляюсь. Наше слияние на пыльном диване разбудило во мне талант, которого хватило на написание пары строчек. Развить их в поэму мне не суждено, и я без всяких обид отступаю на заготовленные позиции. Поэт бы не отступил. Он бы сообразил, в чем поискать вдохновение – вылакал бы вино, попросил бы тебя скинуть халат и изобразить танцующую Цирцею… перед поэтом ты бы подрыгалась.

– Я и перед тобой подрыгаюсь, – сказала Лиза. – Мне раздеться?

– Поэт бы воскликнул: конечно! Раздевайся и уходи! За дверью тебя встретит другой мужчина, и ты ему отдашься, а я это представлю и сочиню трагический сонет о попранных чувствах и неверности женщин – поэты из-за вас мучаются. Я присаживаюсь за стол без носок и без тапочек. Кровь в ногах холодеет.

– Ты же был в носках, – сказала Лиза.

– Когда ты отправилась в душ, я их снял. Все-таки любовь… чем-то мы занимались, и мне стало жарко. Я вслушивался, как льется вода, подумывал присоединиться к тебе…

В дверь звонят.

– Я так и знал, – вздохнул Глеб. – Иди открывай.

– Может, я еще не открою, – двинувшись к двери, сказала Лиза. – Погляжу через глазок и пойму, что не надо – того, от кого не отвертишься, не принесло… ну, почему он…

– Кто пришел? – спросил Глеб.

– Это Максим. Мой крест, мой сосед… открывать ему бы не следовало, но придется. Если он видел свет в моих окнах, он не отстанет.

– Он видел, – сказал Глеб. – Он шел на свет, и ты ему откроешь.

– Как же не хочется, – пробормотала Лиза. – Чего он добивается?

– Наверное, тебя, – предположил Глеб.

– Меня… а со мной ты. Я открываю.

Грустящий у двери Максим Капитонов измотан и жалок. Его грызет одиночество.

Дверь открывается. Лиза не улыбается.

– Долго ты, – пробурчал Максим. – Мылась? Я брел к себе и заметил твою дверь – от меня не укрылось, что она закрыта, но я все-таки к ней подошел. Позвонил, и ты ко мне вышла. Брат с мамой дома? Нет… они бы не затягивали – сразу бы открыли. Одной не тоскливо?

– Тебе лучше уйти, – процедила Лиза.

– Для тебя, может, и лучше, но не для меня. Ты, Лиза, не трусь, уговаривать тебя со мной лечь я не стану, насчет женской ласки я нынче не в угаре, да я уже и пообнимался… с манекеном. С ним не поговоришь, а к тебе я как раз за общением… душа в душу, насколько возможно. Гнилая ситуация… стою тут, плачусь. Жму на жалость.

– Я не одна, – сказала Лиза.

– И с кем же? – спросил Максим.

– С мамой. Она болеет.

– Ну, так я ее поддержу, – сказал Максим. – Если не меня, то я… меня-то никто. От тебя, Лизонька, это мне не светит. Ты жесткая и черствая девушка. Освободи проход. Не заставляй меня тебя отшвыривать.

Лиза Ильина посторонилась. Вошедший в квартиру Максим Капитонов направился в единственную комнату, где горел свет, и увидел там Глеба.

– Добрый вечер, – сказал Глеб. – Пальто снимать не будете?

– Мама что, в другой комнате? – спросил Максим. – Она спит?

– Простите, но я не знаю, что вам сказать. В другой комнате вряд ли есть чья-то мама – поверьте мне на слово. Ее мама, как я слышал, в Хорватии, а чья-то еще… здесь бы я не искал.

– У подъезда был ты? – спросил Максим.

– Опять непонятный вопрос. У какого подъезда, когда… зачем.

– У ее подъезда, – напомнил Максим. – Я сидел в машине, а ты с ней разговаривал. Выглядел таким самоуверенным… как и сейчас. С босыми ногами. А на мне тяжелые ботинки, и что бы ты, интересно, сказал, если бы я подошел и отдавил тебе все пальцы?

– На обеих ногах? – осведомился Глеб.

– Ты не теряешься… ты меня бесишь. Вальяжный крысеныш, от боли еще не кричавший… он какой-нибудь клерк?