Лариса Жуйкова - Свет в потемках

Уже поздно – я собираюсь домой. Мишка галантно подаёт мне пальто, Галка протягивает торт в контейнере. Пора прощаться. Подкалываю закадычных, стоя в дверях:

– Ну что, Семёновы, идите уже, воркуйте без меня. Глеб Михалычу, поди, одному расти скучно, так что вперёд к новым победам!

Показываю им язык и убегаю. Хлопает железная дверь секции – я выхожу на крыльцо, ищу своё такси. И тут слышу, как они ржут и кричат мне хором с балкона:

– Эй, подруга, слышишь? Скатертью дорожка!

Да, я люблю приходить туда, где по-доброму шутят вдогонку и никогда не обижаются на пустяки и глупости. Я машу своим закадычным из окна такси и точно знаю: скоро мы снова встретимся.

Тёплый дождь с самого утра заливал деревню. На натянутой между бараками верёвке мокло не успевшее высохнуть простецкое постельное бельё. Простыни и пододеяльники с квадратными дырками посередине уныло свисали под своей тяжестью почти до самых луж. Танька знала весь арсенал постельного всех до единого соседей: это, ситцевое старенькое, кое-где штопанное, тётя Тая развесила вчера вечером, а снять не успела – видать, опять у старухи прихватило спину. Танька сидела на широком подоконнике и смотрела в окно. Ей было жаль тётку Таю: детей у старухи не было, муж давно помер – всю жизнь она жила одна. Поэтому Танька рассудила: как дождь стихнет, пойдёт и снимет бельё сама. «Отожму и развешу на первом этаже», – решила Танька. Она ждала, когда кончится дождь, когда мать придёт с работы и когда сварится картошка. «Неужели я всю жизнь буду смотреть в это окно?» – думалось Таньке. Ей было уже семнадцать, и хотелось чего-то невероятного – как в зарубежных книжках: чтоб ничего не варить, не стирать, не драить полы ни дома, ни в общем коридоре по расписанию, чтоб мать с отцом не орали друг на друга из-за хронического недостатка денег, чтоб прийти в магазин и купить хотя бы полкило «Каракума» – и съесть одной, не делясь с младшими. Она, конечно, понимала, что вряд ли сбудется такая странная маленькая мечта. «Ерунда это всё! Конфеты съел – да и нету», – успокаивала она себя вслух. Танька любила сладкое – частенько тайком от матери таскала кусковой сахарок из старого буфета, но старалась отломить кусочки от больших слипшихся глыб так, чтоб было незаметно.

Она потыкала картошку ножом – та разварилась. Танька ахнула и мигом сделала толчёнку. Глянула на время и бегом принялась мыть полы – закончила она быстро: общажные комнаты были с гулькин нос.

Время поджимало, дел ещё было полно. Танька взяла алюминиевый таз, надела калоши. Ливень не прекращался. Она принялась стаскивать тяжёлые простыни – они горой плюхались в таз. Тащить его до ступенек тяжело – кого бы позвать? Все работяги на станции – нет никого дома. Но она сбегала до барака, хоть и покраснела вся как свёкла, робко попросила помочь соседского Ваньку. «Да не вопрос», – не отказался тот. Иван недавно вернулся из армии и третий день кряду лентяйничал. Конечно, пора было искать работу, а он всё никак не мог отъесться мамкиными щами и спал до обеда. Иван, худощавый, но жилистый и возмужавший, Таньке нравился: он казался ей взрослым и статным, совсем не таким, как три года назад. Да ещё глаза голубые, в плечах косая сажень – чего ещё надо девчатам в юном возрасте.

Она отжимала бельё и закидывала отжатое на тугую верёвку в коридоре многоквартирного барака. Как назло, то и дело шастали туда-сюда жильцы, старики бегали на крыльцо курить «Беломор» и носились соседские дети. Ванька, стоя в дверном проёме, тоже чиркнул спичкой, прикурил папиросу и тут же замахал рукой, чтоб дым не летел на Таньку. Они молчали. Он наблюдал за ней, она старалась на него не пялиться, но всё равно поглядывала.

– А ты чего, Татьяна, дома торчишь? Я, как приехал, нигде тебя не видал. Подружки твои всё в клуб мылятся, а тебя не видать.

– Да я тут за старшую – помогаю матери. Они ж с батей вечно на работе. Ой, уже полпятого – мне бежать надо в сад за малыми!

Она схватила таз и на ходу сдёрнула белую косынку. Ванька придержал её за рукав.

– Пойдём в клуб со мной вечерком? Там нынче кино про войну кажут.

Она замерла: никак не ожидала такого поворота.

– Да меня мать не пустит, Вань, – протараторила она и поскакала по лестнице.

Дома затолкала под лавку таз, накинула наспех свой дерматиновый бордовый плащик, вышла с заднего двора, чтоб только с Ванькой не столкнуться, раскрыла зонт и бегом понеслась между луж и канав. В голове были мысли только о нём: «Ой, дура я! Теперь точно на меня не взглянет».