Дарья Щедрина - Черный квадрат Казимира

– Хватит на сегодня, Поля, – произнес он и не узнал собственный голос, – я устал.

– Ну, папа-а-а, – заныла пятнадцатилетняя Полина, изобразив умоляющую гримасу на хорошеньком личике, – давай еще немного по фотографируемся! Я сегодня же выложу эти фотки на своей страничке в одноклассниках. И пусть все сдохнут от зависти!

– Да, конечно, обязательно сдохнут, – пробормотал Казимир, переводя дыхание и глядя, как солнце садится в мягкие густые кроны лип.

Сердцебиение утихало, внутренний жар потихоньку угасал. Казимир глубоко вздохнул, успокаиваясь. Он еще не знал, что потерял покой навсегда, что жизнь его изменилась безжалостно и безвозвратно, и что прежние мир и покой вместе с лучами солнца неумолимо ускользали в прошлое, оставляя его один на один с сумерками, с подступающим к душе ночным мраком.

Звонок в дверь прозвучал так неожиданно, что Лидия Петровна вздрогнула и уронила ложку, которой перекладывала варенье из банки в хрустальную вазочку. Кого это Бог принес в неурочный час? Гостей она не ждала. Сполоснув руки под краном в раковине, Лидия Петровна пошла открывать дверь.

На пороге стояли дочь Маша и внук Сережка. От лифта к двери в квартиру тянулась вереница сумок и чемоданов…

– Батюшки, – всплеснула руками Лидия Петровна, – что случилось, Машенька? Почему так неожиданно?

– А я от мужа ушла, – застенчиво улыбнулась дочь и пожала плечами, – пустишь в родной дом то?

Замявшись на секунду у распахнутой двери, Лидия Петровна встрепенулась и, подхватив с пола тяжеленную сумку с вещами, запричитала:

– Ну, конечно! О чем ты спрашиваешь?! Проходите, проходите, мои дорогие, не стойте на пороге!

Маша неуверенно, как будто сомневалась, примет ли ее отчий дом обратно, шагнула через порог. Она была в своем репертуаре: любые решения, даже самые трудные и важные, судьбоносные, принимала с наскока, решительно, без лишних сомнений. Сжигать мосты и рубить с плеча – это у нее всегда получалось хорошо, а главное, неожиданно.

Распределив сумки и чемоданы по комнатам, Лидия Петровна обернулась к внуку. Восьмилетний Сережка растерянно хлопал ресницами и молчал, не зная, что говорить и что делать в такой ситуации. Он впервые в жизни столкнулся с распадом, разрушением семьи. И ему еще требовалось время, чтобы выбраться из-под обломков и начать жить заново, на новом месте и совсем по-другому. Бабушка, не говоря ни слова, обняла внука и прижала к своей груди, ероша льняные кудри и целуя в макушку.

– Ну, приехали и хорошо, – шептала она дрожащим от волнения голосом, – значит будем жить вместе.

Сережка громко и облегченно вздохнул, словно выдыхая из груди застрявшую там тревогу и неуверенность. И чего он боялся? Что бабушка их с мамой не пустит, и они останутся жить на улице, как бездомные собаки? Ерунда! Бабушка, она же своя, родная, добрая и теплая. И всегда целует его в макушку, как маленького. Как же она его будет целовать, когда он ее перерастет? А ведь когда-то перерастет, он же мужчина!

– Пойдемте, дорогие мои, я вас покормлю, – засуетилась бабушка, – вы ж, наверное, голодные с дороги?

– Как волки! – кивнул Сережка, вдруг как-то резко почувствовав дикий голод, будто все последние дни чувство голода пряталось от него, таилось где-то в глубине тела, не решаясь заявлять о себе в сложившихся обстоятельствах.

После обеда вымыв посуду и отправив Сережку смотреть мультики по телевизору, Лидия Петровна присела за кухонный стол рядом с дочерью и потянула ее на откровенный разговор.

– Ну, рассказывай, что случилось на самом деле?

Маша бросила на мать затравленный взгляд с неожиданно блеснувшей слезой и опустила глаза. Сохранять гордый и независимый вид и держать спину прямо перед родным человеком было невыносимо трудно. По сути, Маша вернулась домой, как та старуха из сказки к разбитому корыту.

– Он меня бросил, мама… – долго сдерживаемые слезы потекли из глаз, голос дрогнул, – завел себе другую и ушел. Даже сына не пожалел. Ну, а я же гордая. Я унижаться не стала, развернулась и поехала домой, к тебе… Мне так плохо, мама…

Маша шмыгнула носом и уткнулась в теплое мамино плечо, вместе со слезами изливая скопившуюся в душе боль и обиду. Лидия Петровна обняла дочь, прижала к себе, тихонько покачивая, точно расплакавшегося младенца, утешая зашептала в дочкину макушку:

– Тише, тише, девочка моя, все образуется, все будет хорошо.

– Как же будет хорошо, мама? – Воскликнула Маша, поднимая на Лидию Петровну красные от слез, опухшие глаза. – Я же теперь брошенка, разведенка! Это так стыдно и унизительно! Я же пыталась сохранить семью. Я тебе не рассказывала, но он же обманывал меня чуть ли не со дня свадьбы. Он, как кобель, таскался за каждой юбкой! Но ради сына я терпела, терпела, закрывала глаза на его измены. А он взял и сам ушел!.. – Маша снова уткнулась в мамино плечо и разрыдалась в голос.