Владимир Хачатуров - Малявки

. А Никодим Аркадьевич на передовую идти отказывается, кричит, что он сирота детдомовская, маменькой клясться никак не мог, поскольку в глаза ее не видывал, и размахивает перед самым носом военкома удостоверением пенсионера по инвалидности. Типа накося-выкуси ты меня вместо какого-нибудь гаврика, на лапу тебе сунувшего, с супостатами-басурманами на толковище кровавое по этапу отправишь… Но военком мужик тертый, на пустое нематериальное слово принципиально не реагирующий, дело свое знает, государственные интересы блюдет свято: дескать, родина, гражданин Передрягин, и есть ваша мама, которой вы клялись ее же защищать. Так что разговорчики отставить! пузо подравнять! морду смирить! родину защищать шагом марш!.. Не тут-то было. Не стал Никодим Аркадьевич ни разговорчики отставлять, ни пузо тревожить, ни сквалыжное выражение лица укрощать, ни тем более переться куда-то. Не буду пушечным мясом и баста! Не в том он, видите ли, возрасте… И ведь настоял на своем: не стал пушечным мясом, стал карабинным, ибо предателей, изменников, отказников и саботажников расстреливают у нас по законам военного времени не из пушек, а из карабинов. Так и гуманнее и дешевле…

Один человек лег спать неверующим, а проснулся верующим, хочет помолиться, а молитв не знает. Да и на кого глядючи челом-то бить? Не на телевизор же!.. Подумал, подумал, накинул кой – чего из верхней одежды и бегом в лавку культовых принадлежностей. А лавка закрыта. На переучет ментальных ценностей. Может, думает, в церковь сбегать? Только стал определяться, каким проходным двором сподручней к храму Божьему напрямик, как кто-то хвать его по плечу, кричит:

– Здорово сосед! Как поживаешь?

А он не будь дураком, возьми да и брякни:

– Твоими молитвами.

Но сосед парень тертый, врасплох не застать,

– С чего, – говорит, – Ты взял, что я вообще молюсь?

– Все молятся. Кто вслух, кто про себя.

– Толку-то от этих молитв, вздыхает сосед, – Молись не молись…

– Э, не скажи, – возражает верующий, – Откуда нам

знать: может быть, если бы не молились ни вслух, ни в уме, было бы еще хуже.

– Куда хуже-то? – удивляется сосед.

– Для Бога всё возможно!

Тьфу ты! – сплевывает в ужасе сосед, оглядывается затравленно и шасть прямо к культовой лавке. А тем переучет. А верующий сходил в церковь, помолился как следует, пришел домой, взвесился и лет спать.

Иду как-то улице. Подбегает какой-то мужик.

– Спасибо, говорит, – спасибо!

– Не за что, – отвечаю.

– Сам знаю, что не за что. Было бы за что, спасибо бы не сказал.

– А что бы сказал? – интересуюсь.

– Сделаешь что-нибудь стоящее, узнаешь,

С тех пор ночами не сплю, все думаю, как бы мне что-нибудь стоящее сделать, чтобы истинной благодарности людской удостоиться. Но ничего стоящего в голову не приходит, Так, наверное, и помру, считая человечество неблагодарной скотиной.

Никодим Аркадьевич был педераст и знал об этом своем недостатке, который недостатком не считал, а даже напротив, так как был педераст не простой, но идейный. И, как все идейные, активно сотрудничал в боевом органе «Голубой Восторг», на страницах которого гневно клеймил и яростно осуждал некромантов, педофилов, эксгибиционистов, садистов, марксистов и других сексуальных извращенцев многострадального полового вопроса. А еще у Никодима Аркадьевича имелся сосед Автандил, в которого он был тайно и безнадежно влюблен уже целых две недели. Сосед работал грузином в какой-то восточной кухне, славившейся своими шашлыками и кебабами. Однажды пришел этот сосед домой в расстроенных чувствах. Стал перед зеркалом в общем коридоре, повернулся к нему спиной, спустил штаны и давай изворачиваться да подпрыгивать, отражение личного зада в общественном зерцале уловлять. Никодим Аркадьевич как увидел это безобразие, так чуть в обморок не отправился. Ах, любимый оказался подлым эксгибиционистом, вуайеристом и черт знает еще кем! А сосед человек грубый, дикий, тонких чувств не понимает, сует Никодиму Аркадьевичу свою задницу под нос и в самом невинном, в самом гортанном тоне интересуется: «Слющай, Ныкодым, нэужэлы мой жёпа такой чорний, что даже через мой бэлий брук видно?» У Никодима Аркадьевича от таких слов так основательно от сердца отлегло, что он от облегчения то ли сказал, то ли сделал что-то уж слишком идейное. В результате чего скоропостижно скончался. От побоев. Этот грубый Автандил, оказывается, не только грузином был, но еще и гетеросексуалом. И тоже ужасно идейным. Просто беда с этими идейными, правда?

Читать дальше