Юрий Нестеренко - Звëзды на дне стакана

Он представлял, как это может быть, он хотел ее. Но дальше объятий и робких поцелуев его воображение не работало. Потом она сдавала смену и уходила. Он слышал, как она прощается с персоналом, как закрывается дверь отделения. И воображение на предстоящие без нее двое суток включалось на турбо-режим.

Тогда, наверное, он совершил глупость. Может быть, самую большую в короткой его жизни. Он сочинил стихотворение. О ней, о том, как надеется, как трудно ждать… Набор банальных глупостей. Но адресованных только ей. Он бы и сейчас не смог объяснить, какой леший дернул его прочесть этот опус одной из ее сменщиц. Разве что желание проверить, получилось ли задеть тонкие женские струны… Сестричке понравилось. Тем более, что имя названо не было, он и имен-то их не знал тогда. А после отбоя, когда он вышел на тренировку, сестричка, одна из двух разбитных, позвала его попить чаю.

…В сестринской было темно и душно. Она, пропустив его вперед, прикрыла дверь, он услышал, как повернулся ключ в замочной скважине, подошла к нему и прижалась сразу всем телом. Его руки вдруг сами нашли ее выпуклости, халат распахнулся сам собой…

Он не знал, стал ли мужчиной в ту ночь. Все произошло слишком быстро. И нога почему-то не болела… Он, опустошенный, лежал, чувствуя, как обмякла ее грудь, попробовал сжать пальцами сосок, но она отстранила его руку. «Не надо…» Потом встала, в темноте накинула халат. «Скоро дежурный врач придет. А ты полежи.» И вышла, бесшумно прикрыв дверь.

3.

Она вошла в отделение – из коридора послышались голоса, ее бодрый утренний и второй, усталый, растягивающий слова после ночи дежурства. Разобрать их он не мог, но уловил вдруг возникшую паузу… потом разговор продолжился, уже ровно и деловито.

Он слышал, как она обходит палаты, постепенно приближаясь к его. Почему-то сегодня она начала не с их крыла, как обычно. И он сегодня не мог притвориться спящим. Он ждал, когда же за стеклом возникнет знакомый силуэт, и дверь, наконец, распахнется… Он не отрываясь смотрел на прямоугольник проема и угадывал, в какой палате она сейчас.

Дверь открылась, она вошла с подносом, уставленным кюветами, стаканчиками, склянками, как всегда застегнутая на все пуговицы, натолкнулась на его прямой неотрывный взгляд, на мгновение опустила глаза, тряхнула тяжелым, длинным «конским хвостом» и поздоровалась со всеми.

Он смотрел на нее все время, пока она обходила всех по очереди, ненадолго задерживаясь возле каждой кровати. Делала укол, давала лекарство, перебрасывалась несколькими словами с «мальчиком», переходила к следующему. Несколько раз, чувствуя его взгляд, поежилась… нет, как-то повела плечами. Странное дело, они не сказали друг другу ни слова, он только ночью наконец узнал их имена, всех трех. Но придумывал какие-то объяснения, оправдания. И ждал ее ответа…

Следующая очередь была его. «Повернитесь, больной.» Теперь она не отвела взгляд. Сделала укол, подала таблетки в стаканчике, другой – с водой. Достала из кармана и положила на тумбочку очередную чудо-мазь для ноги. «Спасибо…» «Пожалуйста. Выздоравливайте.» Как будто все, как обычно. Она перешла к следующему. Он закрыл глаза. Знает она о том, что было ночью, или нет, он так и не понял. Утренний обход закончился, дверь, закрывшись, щелкнула. Он уснул.

«Привет, герои!» Громкий веселый голос принадлежал старлею из соседней палаты. Везунчик, в рубашке родился, говорили про него. Уазик его подорвался на фугасе. Его выбросило в открытую по афганскому обыкновению дверь, и он, контуженный, пролетев по почти отвесному склону метров сорок, переломав чуть не все, что можно, остался жив. «Я в город. Надо кому-нибудь чего?» В руках его был блокнот, в который старлей записывал заказы. Он попросил купить самую большую и вкусную шоколадку. И чтобы обертка красивая. Желающие завязать знакомство с сестричками первым делом несли им шоколад…

В течение дня она еще несколько раз заходила, но он ждал отбоя.

Наконец, неспешно проползли короткие февральские сумерки. Отделение постепенно затихло. Он чуть надорвал обертку по склейке, засунул под нее сложенный вчетверо листок со стихотворением и, прихватив резиновый бинт, служивший эспандером, и полотенце, вышел в коридор.