Олег Ермаков - Либгерик

Брови у Кристины взлетели.

– За что же? За поездку сюда?

Шустов молчал, надевая рубашку, свитер. Потом обувался. Наконец, разгибаясь, ответил:

– За этот подлый язык.

Ноутбук с визгом двинулся по стеклу стола. Кристина сняла очки, с возмущением глядя на Шустова.

– Что ты имеешь в виду? Что я не так сказала?

– Да ладно.

– Нет уж, скажи.

– Ну, от компании. Рассказ от известного писателя имярек. Платье от кутюрье Зайцева.

– О! О!.. А ваш язык, сударь любезный, просто всегда само совершенство. Просто шик и блеск сапожника, опора во дни сомнений и раздумий. Уши вянут.

Шустов усмехнулся:

– Иногда сильные переживания требуют сильных выражений. Это было свойственно даже Пушкину. А он – солнце.

Кристина взяла стакан, сделала глоток. Повернулась к окну. Шустов шуршал курткой, заматывал шарф.

– Так ты серьезно… Намереваешься… – проговорила глухо Кристина.

– Намереваюсь, – сказал он.

– Вымокнешь да и сляжешь с температурой. С твоим-то горлом. Даже от помидора из холодильника гланды тут же краснеют… Ой, – спохватилась она, театрально прикрывая рот рукой. – Что я сделала? Опять. От помидора. Или все правильно?

Шустов улыбнулся на ее замечание.

– Куплю водки. Заранее.

– Угум, это мы умеем, любим лечиться. Не надо, а?

– А что, думаешь, они святые тут? Трезвенники? Глушат свое саке небось.

– Это японское.

– Ладно. Постараюсь. И вот что я нашел за дверцей.

– Что? – спросила живо Кристина.

Он показал синий зонт, раскрыл его, и тот сразу заполнил всю прихожую.

– Огроменный, – сказал Шустов. – С лейблом гостиницы, чтобы не сперли русские мазурики.

– Тут весь мир перебывал.

– А лейбл – для нас.

Кристина вздохнула.

Шустов сложил зонт и взялся за ручку двери.

– Постой, – окликнула она мужа. – Раз есть такой большой зонт, я, пожалуй, пойду тоже.

Шустов улыбался, глядя исподлобья.

Первый снег, первый снег…

В Сеуле.

Редкие прохожие под зонтами спешили где-нибудь спрятаться от этого мокрого снегопада – в кафе, в офисе или хотя бы на остановке. Снег налипал на желтую и пурпурную листву. А листья на некоторых деревьях и кустах и вовсе были зелены. И на клумбах пестрели живые цветы. Ветки сосен тяжко гнулись. Перед кафе и магазинчиками орудовали лопатами смехотворно хрупкие работницы в легкомысленной одежке: курточках, брючках, из-под которых выглядывали голые щиколотки; им помогали и простоволосые парни в кроссовках на босу ногу. Прохожие тоже были без головных уборов, но хотя бы защищены зонтами. Впрочем, встречались и горожане без зонтов, в расстегнутых черных полупальто, с галстуками, в белых рубашках, без перчаток. Кристина и Шустов с изумлением на них таращились. Те в свою очередь тоже с любопытством поглядывали на парочку под синим зонтом с гостиничным желтым знаком; у Кристины из-под кремового берета выглядывал яркий рыжий хвост; щеки Шустова занесены были как будто снегом, но снегом, смешанным с углем. Сами мужчины на улице все были безупречно выбриты, подтянуты, быстры, но не суетливы. Кристину поразил снег под ногами – снежная каша чиста, и лужи, ручейки, бегущие всюду, прозрачны.

– У нас первый снег мгновенно превращается в коричневую слизь, мутные лужи – в грязные болотца, – бормотала она, осторожно шагая. – Как им это удается?..

– Это уж нам удается на славу, – бросил Шустов.

– Да нет, им, сеульцам.

Шустов хохотнул.

– Что смешного? – поинтересовалась Кристина.

– Мне все слышится что-то сельское.

– Ну, – откликнулась Кристина, окидывая взором высотные дома, похожие на толстые сигары или, скорее, на самолеты с отбитыми крыльями и хвостами, поставленные на попа, – уж на село этот монстр стекла и бетона точно не похож.

По дороге проезжали автомобили, беспрерывно смахивающие с циклопического растянутого ока снег двумя мощными ресницами. Неспешно тянулись синие и зеленые автобусы. Стеклянные этажи уходили в беспросветную снеговую высь, сквозь которую светились электрические экраны, надписи. То и дело попадались прислоненные к перилам горные велосипеды, занесенные снегом, и не пристегнутые замками.

– Похоже, у них не только снег чистый, но и помыслы, – заметила Кристина, кивая на очередной велосипед.

– Наверно, рубят топором руку воровскую, – тут же предположил Шустов.

– А по-моему, у них вообще мораторий на смертную казнь.

– Отрубить руку – еще не убить.

– Уже от ужаса помереть можно.