Людмила Мороз - Путевка в Париж

Иногда бывает так, что несколько дней круто меняют человеческую жизнь, что потом в это трудно. Так у меня. Грустно сижу на подоконнике кухни, и с тоской смотрю за оконное стекло. Видно, как холодный, промозглый осенний ветер гонит по мокрому асфальту дороги разноцветные осенние листья. В комнате остро пахнет свежей известью и старой пылью. Всё пропитано нежилым духом, пылью и паутиной. Пару дней назад я и мама въехали сюда. Но всё копилось несколько лет. За пару-тройку дней вряд ли выветрится. Тут же, на подоконнике, тоскливо приткнулась чахленькая герань. Все так же, как пару лет назад, когда была жива бабушка Паша. Только теперь папы нет рядом. Эх, папа, папочка! Ты никогда к нам не вернешься. Не скрипнет входная дверь, не подойдешь сзади, не закроешь глаза, и не скажешь: «Привет, малыш! Как у тебя дела в школе?». Никогда не поднимешь высоко-высоко над собой, не подбросишь высоко к потолку. Не купишь шоколадного мороженого. Не пойдешь со мной в кинотеатр или цирк. Увы, у меня нет папы. Мой папочка ушел насовсем. Даже не в чужую семью. Если бы влюбился в другую тетку…– Грустно провожу пальчиком по стеклу. – Если бы так было просто…. А за стеклом падают крупные капли дождя. – Если бы папка ушел в чужую семью, все равно каждое воскресенье приходил бы ко мне. Стал бы воскресным папой, как у многих бывших одноклассников, у которых развелись родители. А так…. Шмыгаю носом, вытираю слезы. А за окном поздняя осень. Казалось, только вчера зашла в новый класс провинциальной школы. Незаметно промелькнула неделя. – Грустно вздыхаю. А ведь совсем недавно было другое первое сентября. Разве могла знать, что первый звонок в этой школе стал последним? А затем пришла черная пятница. Прихожу из школы, а мамы дома нет. Уехала в морг, на опознание тела. А потом похороны. В катафалке закрытый гроб. Внутри души царило показное спокойствие. Спокойствие, густо пропитанное ненавистью к тем, кто уложил папу в закрытый гроб. Море цветов и венков. Заплаканная мама. Стук молотка, вбивающего гвозди в гроб. Эти гвозди входили в мою душу. Все, как фрагменты ужасного, нереального калейдоскопа. И дорога. Стук колес, мерное покачивание вагона. А папа остался далеко. Слишком далеко.

Захожу в комнату. Да, бабушка умерла пару лет назад. Всё это время домик стоял закрытый, никому не нужный. Когда сюда приехали, конечно, тут было царство пыли и паутины. Но мама и баба Клава, дальняя родственница, добрая, но слишком болтливая старушка, навели порядок. Выбелили кухню, вымыли окна и полы. Работы было не так уж много. Домишко, доставшийся в наследство от бабушки, небольшой. Всего две комнатушки, кухонька да прихожка. Когда спросила маму, надолго приехали сюда, она только отвела в сторону глаза, вздохнув, сказав: «И в провинции живут такие же люди, как в большом городе. Болеют так же, как в крупном городе». Стало понятно, что здесь остаемся надолго. Если не навсегда.

Обратно идет этот противный дождь…. Когда всё только закончится? И тогда тоже был дождь…. Он так же противно барабанил по крышке гроба…. Грустно. Очень грустно. Не люблю дождь. Кукушка прокуковала только два раза. У мамы скоро заканчивается прием. Но остаются вызова. Останавливаюсь около письменного стола. Мама говорила, что за этим столом, будучи девочкой, когда-то готовила уроки. А теперь здесь учить уроки мне. – С тяжелым вздохом открываю портфель, и выкладываю учебники. Школьный день прошел как всегда. Серый и неприметный. Вспоминаю самый первый. Мама в коридоре очень нервничала, все время поправляла банты, большие, красивые. Те, которые завязывала на первое сентября в гимназию. Но в сам класс заводит директор. Калинария Никифоровна, высокая, седая и очень представительная. Чем-то похожая на прокурора. Такого видела один раз, когда с мамой ходила давать показания. Начинался первый урок, геометрия. И его вела, как позже узнала, классная руководительница, Людмила Георгиевна. Хитрые глаза, властный голос, растрепанная прическа и смятая юбка, все это вызвало в душе резкое неприятие. В гимназии такой внешний вид вряд ли сошел бы с рук. Обязательно ходила, как все учителя, в строгом деловом костюме – тройке, застегнутом на все пуговицы, не смотря на сентябрьскую жару. Очевидно, моя независимость тоже вызвало в женщине ответное чувство неприятия.