Сергей Солоух - Love International

Оставались чистые формальности. Рукопожатия. Обмен визитками с человеком, которому поручено решать оперативные вопросы на стороне большой компании и быть по всем вопросам contact person:

– Виктор… Виктор Большевиков…

– Александр… Если угодно, просто Саша…

Передача из рук в руки проекта рабочего контракта, который здесь называли драфтом. Последние напутственные слова генерала Геннадия Георгиевича Пешкова:

– Тут все условия русским по белому, все ясно и разложено, как чистый день, и в связи с этим очень ждем и надеемся вашего положительного решения в нашу сторону…

Пауза. Пристальный, едва ли не заговорщический взгляд в упор и сокровенное на брудершафт:

– Дело такое для нас новое по сути, неизученное, но остаемся верить, что с вашим уровнем знаний и экспертизы вопроса этот первый блин не окажется у нас неполный…

И с этим Александр Людвигович Непокоев вышел в летний угар московского дня. Легким успехом и удачей опьяненный, он совершенно естественным образом бухнулся в волны, счастливо всем ртом хлебнул и полной грудью вдохнул горячки уже городской, белой, зеленой, голубой, серо-буро-малиновой, такой родной и свойской, и некоторое время шел в общей оглушающий и ослепляющей смеси отупелости и осатанелости, беззаботно помахивал черной изящной папочкой с красиво вытесненными буквами LOVE INT, пока вдруг в холодном поту и ужасе не остановился на углу Армянского переулка и Маросейки.

Имя! Неужели и в самом деле там, сейчас, в офисе большой транснациональной компании, крупнейшего мирового производителя оборудования для нефтеразведки и нефтедобычи, он его слышал? Мельком, как бы нечаянно, но совершенно отчетливо и определенно? Да! Кляйнкинд!

Кляйнкинд!

Имя быстрой пулеметно-телеграфной дробью, жарким шепотком захлебываясь, отбила девушка-референт, провожавшая Александра Людвиговича. Пока шли церемонно из приемной, а затем маршами парадной лестницы:

– Это же я… я вас нашла и рекомендовала рассмотреть пиар-агентству, да… да… очень настойчиво… А все благодаря нашему преподавателю литературы в университете, я в лингвистическом училась, ну Мориса Тореза, знаете, конечно… Да? А нашего преподавателя литературы, доцента Гейдара Чингизовича Гаджиева, тоже знаете? Он ведь, как и вы, теперь на «Эхе»… там… на радио… конечно… да… А когда мы учились, он книгу вашего дедушки часто упоминал… честное слово… как яркий пример усвоения одним языком слов и выражений другого… Он, знаете, смешно говорил: вот сделали жупел из мадам Курдюковой, и все кому не лень издеваются над смесью французского с нижегородским, а на самом деле язык ведь развивается заимствованиями… Я вот когда тут стала работать, это как-то особенно ясно стала осознавать… да… да… честное слово… Но главное, мне знаете что здесь открылось? Ну, знаете, как озарение… нет, правда… Тот американский инженер, который в книге вашего дедушки едет в Баку… вот именно что в Баку… в Баку и там работает… Это же основатель нашей компании, мистер Лав! Да, мистер Лав… только он там под другой фамилией выведен…

Вот как. Похоже, искажал реальность, обманывал других и сам обманывался Борис Ильич Винцель, когда утверждал, что Виктор Большевиков – единственный культурный человек в компании. Червь книжный. Читатель худла. Убийца времени. Хотя возможно и другое – Борис Ильич Винцель просто не принимал во внимание технический персонал. Игнорировал курьеров, референтов, переводчиков, бухгалтеров и прочий человеческий материал из категории расходного и оборотного. А он, оказывается, этот материал, существовал и даже ходами тайными и подковерными влиял на судьбоносные решения и исторический выбор:

– И вот, знаете, мне показалось… нет, правда… правда-правда… что это будет очень, очень символично… именно символично… если окажется такая эстафета от деда к внуку… Такая живая связь времен… Ваш дедушка начал писать летопись наших дел в России, а вы на рубеже столетия подхватите… Прямую проведете… Именно вы…

Человек, которого девушка-референт, не говорившая, а быстро и горячо словами, как дыроколом, гвоздившая реальность, назначила на роль деда Александра Людвиговича, звали Степаном. Степаном Кляйнкиндом. И он действительно имел самое прямое отношение к роду Непокоевых, но сама линия родства совсем прямою, строго геометрически говоря, не являлась. Не представлялась такой же магистральной, какой виделась история компании «Лав Интернешнл» в России. Степан был братом. Всего лишь братом, правда родным, Савелия Непокоева. Настоящего деда Александра Людвиговича. Деда по прямой. И со времен РАППа и Пролеткульта вражда двух братьев, бывшего Кляйнкинда и Кляйнкинда, оставившего все как есть, была общеизвестной и непримиримой. Младший, пропагандист и идеолог, Сава делал все возможное, чтобы старший, Степа, писатель и киносценарист, отправился в какой-нибудь далекий лагерь, а еще лучше вообще был стерт с лица земли, старший же как будто не обращал на младшего и все его старания особого внимания. Ну или делал вид. И в результате сам чуть не убил свою кровиночку, отхватив в конце концов не десять лет без права переписки, а сразу после Великой Отечественной Сталинскую премию за пьесу «Закат над Берлином». Но вовсе не эти страсти эпохи Расковой и Стаханова, Матросова и Кожедуба заставили Александра Людвиговича охнуть, остановиться и вспотеть, когда в его голове наконец стрельнуло. Кляйнкинд! Кляйнкинд! Черт побери! Она сказала – Кляйнкинд!