Виктор Улин - 300 лет

– Нет, по тебе соскучусь. А что?

– Да ничего. Просто в пятницу Агнешка с твоей мамой прилетают из Гоа… то есть из Москвы. Хорошо бы встретить и все прочее.

– До пятницы точно вернусь, в Перми столько делать нечего. Даже если взорвется ППФ, мы успеем подобрать все деньги.

– Ну ладно тогда.

Жена одернула футболку, опустила козырек, сдвинула шторку, принялась рассматривать себя в зеркало.

Боровский отметил, что глаза ее еще более выразительны, чем у крольчихи, носящей ее имя, хоть о том и не знающей.

– Слушай, – заговорил он, выбравшись на трассу и прибавив газ. – Откуда у старого полудурка взялись кролики? Он же вроде собирался разводить индюков, потом нас кормить до второго пришествия? Я помню, звонил той осенью, все мозги вынес проектами, требовал денег на железобетонный индюшатник, молол еще какую-то херню в своем привычном духе. Или это было в прошлом году, а в этом он бетонировал крольчатник? Я запутался. Как говорила моя бывшая одноклассница Рита Красильникова, ныне профессор-психиатр – когда долго общаешься с сумасшедшими, в конце концов начинает казаться, что они нормальные, а ты сошел с ума.

– Нет, Володя, ты еще не сошел. Индюшатник он построил, но не железобетонный, потому что денег я ему не дала, не дура. Только индюшата у него сдохли.

– Сдохли? Все?!

– Ну да, все. Не помню, сколько он заказал по почте – то ли сто, то ли двести. В июне были заморозки, он их на ночь запер в бункере и какую-то заслонку то ли закрыл, то ли наоборот, оставил. Не помню точно. Утром отпер, а они там все мертвые.

– Индюшат жалко, – сказал Боровский. – Но входит в рамки образа. Еще Даррелл говорил, что нет хуже дурака, чем старый дурак.

– В общем, отец остался без активного занятия не лето. А у кого-то из соседей…

– Ч-черт! – перебил он.

На затяжном подъеме, пришлось обогнать рейсовый автобус из Иглино, чадивший, как трактор. Он слишком поздно сообразил нажать кнопку и переключить автоклимат на замкнутый режим, дизельный дым успел попасть внутрь, наполнил салон омерзительным запахом нищеты.

Все, связанное с тестем и его территорией, со всеми его проявлениями, ассоциировалось у Боровского лишь с воинствующей нищетой как образом существования.

Ведь даже участок для своей выморочной « усадьбы » он купил не в приличных местах южнее города, а на севере, где сама почва казалась гнилой.

–…А у кого-то из соседей крольчиха неудачно окотилась…

– Кролики разве окачиваются? Не кролятся?

– Ну, не знаю, – жена пожала плечами. – Ощенилась, отелилась ожеребилась или еще как-то, неважно.

Боровский передвинул рычаг АКПП на « 2 », потому что теперь дорога пошла под гору и было жалко тормозов.

– В общем, шестеро крольчат родились полудохлыми, их отдали отцу. Он же по жизни помоечник, своего ничего не имел, носил отрепье с чужого плеча, побирался по чужим свалкам.

Жена вздохнула.

– Да и вообще – что Фриц выбросил, то Иван подобрал.

– Точно, – он нехотя притормозил, поскольку полосу загородили « жигули » с вихляющейся тележкой, из которой на дорогу что-то сыпалось. – А Сунь-Фунь сидит на горе и смеется над обоими.

– Ну так вот. У отца два крольчонка сразу сдохли, еще три остались жалкими пидаростиками, а вот твоя возлюбленная Барбара расцвела.

– Как ты в своей огородной семье, – сказал Боровский и пожал колено жены, тонкое под плотными джинсами. – Ты у меня всегда была принцессой.

– Примерно так, да. Как и Агнешка у нас с тобой.

– И что, старый идиот собрался всю зиму жить в своем Еленинском?

– Почему всю зиму?

– Так кролики – не гуси и не утки. Насколько я понимаю, они вырастают не за лето и живут не один год. Или он оставит их в своем склепе одних?

– Понимаешь правильно. Но зимовать в его бомжатнике нельзя. Ковыряется на своей « усадьбе » десять лет, а скважина с ручным насосом, замерзает. Туалет в будке через дорогу. И печь – одно название, на ней только летом сварить какую-нибудь похлебку из помоев.

– И что будет с Барбарой? – спросил Боровский.

Он вспомнил, как пронзительно смотрела на него черноухая крольчиха, жуя несъедобный на вид стебель.

– А ты как думаешь? Что хорошего может быть с кем-то, кто окажется рядом с моим отцом?

Вздохнув, Боровский перевел селектор обратно на « Drive »: спуск кончился, узкая полутораполосная дорога уходила ровной стрелой до серого горизонта.

И была унылой и тоскливой, как сама жизнь в этой дикарской стране.

– Она не доживет до нового года?