Вадим Сидоров - Армейский stand-up. Триначик

Правильно – банка перловки, хотя хозяйственный стереотип подсказывает в пользу гречки. В жизни на полевом выходе их меняли по курсу один к трем. А почему? Да потому, что разогретая на зиловском моторе банка перловки – это и вкус, и тепло, и благородная отрыжка, если, конечно, банок две. Про консервированную гречку ничего хорошего сказать не могу – не ел, хотя пытался. Вот и выходит, что более ценная вещь в определенных условиях полностью бесполезна. В армии это правило работает, только с еще большим неуставным размахом. Для тех, кто усвоил эти курсы, сохранил ощущение сладкой горбушки на зубах, и предназначена эта книга.

Абитура – с нее начинается любое хорошее дело. Для большинства молодых людей процесс поступления в вуз становится, по сути, первой серьезной интригой в жизни. Абитуриенты съезжаются со всех концов страны на своеобразные Олимпийские игры. Поступление в военное училище же вдвойне интрига, практически спецоперация. Сейчас уже нет того куража и одновременно стресса, который испытывали будущие курсанты раньше. Второго шанса Родина не давала, потенциальный офицер в случае непоступления становился реальным солдатом.

Олимпийская система предполагает выбывание. Интрига для некоторых соискателей длилась долго и далеко не в самых комфортных условиях. В казарме, в наряде, в «трудовом десанте». С другой стороны, такая регулярная занятость помогала голову переключить на другие мысли. Чаще всего эти мысли сводилось к двум вещам: «куда я попал» и «на фига мне это надо». Как-то реже думалось о подругах…

У меня начиналось все так. Поступать я поехал не один, а с группой поддержки в составе двоюродной сестры Татьяны и отца, который в армии не служил. «Жигули», классика, шестерка, «шоха». Цвет «Сафари». Показатель хорошего житейского вкуса и изрядного семейного достатка. Поездка приятная, многообещающая, с заездом на Чусовское озеро – триста шестьдесят километровот одной реальности до иной. Я был с группой поддержки, и в меня верили. Было как-то неудобно их разочаровывать. О своеобразном эмоциональном состоянии того времени лучше всего говорят письма. Такого количества бреда я не писал ни до, ни после этого периода жизни. Отвязное балагурство и прыжки с темы на тему – красочное свидетельство очень сильного возбуждения и неуверенности. Неуверенности, прежде всего, в выборе профессии.

Военное училище располагалось в центре города, с красивой, аккуратной территорией и таким же большим аккуратным забором – черным, каслинским, с заботливо раздвинутыми в определенных местах прутьями. Как потом оказалось, у военного коменданта был целый ритуал: по субботам с домкратом от «жигулей» наперевес сдвигать прутья забора обратно, чтобы хотя бы крупные особи курсантского полав него не проходили. Я, как и все граждане, пользовался этими ходами и при любой возможности навещал группу поддержки через забор. Первое знакомство с будущими сокурсниками меня насторожило. Я и еще один щупленький паренек сидели неподалеку от казармы на скамейке, к нам подошел третий. Представился: «Ростик. Вы откуда?» Я ответил: «Из Перми», сосед по скамейке сказал: «С Еката». Ростик подвел итог: «Я с Кургана. Земляки. Надо держаться вместе». Я тогда подумал: «Ничего себе земляки», но ошибся. А тезис про «держаться вместе» принял на всякий случай. Как ни странно, но все трое из нас поступили, были раскиданы по разным подразделениям, а вот на распределение в дивизию ПВО, что базировалась в Екате, ехали представляться снова вместе. Правда, реальными друзьями-сослуживцами, напарниками стали совершенно другие люди, в том числе из Азербайджана, Белоруссии, Челябинска…

На абитуре распорядок был приближен к армейскому. Ходили строем, взводами и ротами, только выглядела эта масса народу нелепо. Одеты ребята были кто в чем приехал: в кроссовках, майках, трениках, школьных брюках. Иногда треники сочетались с ботинками, а брюки с кроссовками или кедами. Руководили этим строем курсанты второго и третьего курсов. Они рассказывали всякие ужасы вперемешку с байками, слушать это было интересно, но воспринималось почему-то как зарубежная пропаганда. Веры к пропаганде не было никакой, а настороженность крепла. Чтобы хоть как-то снять эту тревогу, хотелось написать письмо всему миру. Человеку вообще свойственно в непонятной ситуации искать внешнюю опору – помните из школы: «Откуда взялась религия?» А умному человеку это сделать гораздо проще. Благо всегда есть, о чем подумать и что положить на бумагу. Письмо в армии – как чудесный кусок стабильности и покоя. В письме можно было написать много и ничего на восьми листах. Двадцать–тридцать строчек сюрреализма курсантской жизни могут привести в порядок и мысли, и чувства. Написать что-то и отправить – чуть ли не важнее, чем получить и прочитать. Потому и писали много. Всем, кто мог услышать, кто мог ответить. Сейчас информацию из этих писем можно принять за бред. Но если к прочтению отнестись серьезно и покопаться в СЕБЕ ТОМ, можно вспомнить даже, при каких обстоятельствах было написано письмо, собственное состояние, пережить все заново. Это работает всегда, при условии, что и тогда, и сейчас ты был искренен сам с собой.

Читать дальше