Алекс Монт - Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова. Авантюрно-исторический роман

Музыка смолкла, и Овчаров вернул Эльжбету брату. В эту минуту дворецкий Казимир объявил о прибытии очередного гостя, имя которого Павел не расслышал. Кшиштофский торопливо извинился и, оставив сестру на его попечение, кинулся навстречу вошедшему. Тем временем танцы продолжались. Павел менял дам, дамы передавали Павла другим дамам, и когда Овчаров вновь нашёл глазами Кшиштофского, определённо не желавшего нарушать его приятное времяпровождение, то вспомнил, наконец, цель своего визита. Поняв, что отделаться от нежданного гостя с помощью красавицы сестры ему едва ли удастся, пан Хенрик поспешил к ротмистру.

– У тебя ко мне разговор? – натужно кашлянув, искательно обратился он к Павлу.

– Проклятая закладная! Представь, мне пришлось уплатить все проценты по ней, и сейчас я опять стеснён, – нарочито мялся и ломал комедию Овчаров.

– Так ты всё-таки ездил?!

– А ты как думал!

– И заплатил?!

– Разумеется, до последней копейки.

– И… что же? – с трудом справляясь с волнением, выдавил из себя Кшиштофский.

– И теперь вот сижу, братец, сызнова без денег.

– А… Так, стало быть, тебе надобны деньги! – хлопнув себя по лбу и извиняясь за свою недогадливость, воскликнул он.

– Был бы весьма обязан тебе, Хенрик. Я и без того тебе должен, но ежели сможешь…

– О чём речь, право! Разумеется, смогу! – с неподдельным воодушевлением зачастил он. – Идём, поднимемся ко мне!

По пути им встретился человек весьма неприятной наружности, с жёстким колючим взглядом и худым мертвенно-бледным лицом, подчёркивавшим жёсткую колючесть этого взгляда, – тот самый господин, чьё имя не разобрал Павел, когда его объявлял дворецкий. Он оторопел, как подобострастно, втянув голову в плечи, поклонился неизвестному Хенрик, и тот ответил едва уловимым опусканием век.

«А это ещё что за гусь? Хоть и во фраке, а похож на штабного в чине», – подумал ротмистр, входя в кабинет Кшиштофского…

Ефим ладно перековал Бурана. Конь шёл легко, едва касаясь копытами земли, яркая луна освещала дорогу, и через три четверти часа Овчаров курил трубку у себя дома, внимательно рассматривая одолженные деньги. Всё было то же. Рельефное тиснение, плотный чёткий рисунок, бирюзовый оттенок бумаги, «л» вместо «д» и выгравированная подпись банковского служащего.

«Что ж, завтра и приступим, – обдавая дымом ассигнации, неторопливо размышлял Павел, покойно развалясь в креслах. – А сейчас не худо б и соснуть».

Спать, однако, не хотелось. Прелестная Эльжбета не выходила из головы. Её нежная лебединая шея, чудесные светло-русые волосы, обрамлённые блиставшей бриллиантами диадемой искусной работы, открытая, глубоко декольтированная грудь и влекущий дурманящий запах духов, исходивший особенно сильно во время танца, будоражил не одно лишь воображение. В нём проснулось желание, и он позвонил в колокольчик. Слуга Тихон, бывший денщиком Овчарова ещё в пору его воинской службы, с заспанной физиономией вырос на пороге комнаты.

– Что, Тишка, небось, храповицкого задавал, так хозяина и не дождавшись?! – делано хмуря брови, строго вопросил он.

– Никак нет, ваш высокоблагородь, барин! – моргая глазами и подавляя предательский зевок, виновато отвечал Тихон.

– Никак нет, никак нет… Заладил, дурак! Знаем мы ваше «никак нет»! Опять вздор несёшь! Вот что, Тихон… – Сменив гнев на милость, он поднялся с кресел и, приняв деловитый вид, принялся набивать трубку. – Помнишь Басю, жену плотника… как бишь его по имени?

– Витольд, – услужливо подсказал слуга.

– Ах да, Витольд! Отчего его в рекруты до сих пор не забрили? Я же приказывал! – неожиданно вспыхнул он непритворным гневом.

– Забрили, барин, забрили. Десять дён как забрили, будьте покойны.

– Тогда ладно. Приведь-ка мне её сюда, братец! – огорошил его своим приказом Овчаров.

– Сюды?! Кого?! Её?! – испуганно выпучив глаза, часто заморгал Тихон.

– Ты мне ваньку не валяй – «кого-кого?». Я велю привесть ко мне Басю, кою отдали за Витольда, плотника. Понял, дурья твоя башка?

– Чаво уж не понять. Вижу, побаловаться изволите. Право ваше, господское. Тока нехорошо это, да и пойдёт ли она. Поздно уж.

– А ты дюже не рассуждай, пойдёт – не пойдёт, а исполняй что велено! А хорошо или нехорошо – это уж не твоего холопского ума дело. И что это ты вдруг вздумал судить да рядить?! Вот прикажу высечь на конюшне – в одночасье поумнеешь!

– Воля ваша, тока сечь-то зачем? – невольно почёсывая спину, обиженно пробурчал собравшийся было уходить Тихон.