Любовь Пименова - Вы не знаете, где ночуют чайки

Теплая рука гладила ее шею, легко трепала чумазую, давно не мытую собачью голову. Отдавшись этой ласке, Норма не думала о том, почему она так быстро доверилась этому тихому голосу, этой мягкой руке, – она знала – то, за чем она так долго бежала, то, что она искала, было рядом. Она нашла. Это была Ее Девочка. Только так она и будет ее называть. Моя Девочка.

А ее Девочка уже говорила с кем-то подошедшим, большим и громким, говорила спокойно, передавая собаке свою уверенность, что все идет так, как надо, что все будет хорошо.

– Да, – говорила Девочка, – я поняла, это приют. Они позаботятся о собаке. Хорошо. Выставят на сайте, окей. Спасибо.

Попрощаться им не дали. Крепкие уверенные руки уже подхватили собаку и погрузили в машину. Она не могла двинуться, и сопротивляться не могла. Ее опять предали.

Машина ехала быстро. На перекрестке включилась сирена, и Норма вместе с почетным сопровождением из двух полицейских в большой черной машине понеслась навстречу своей новой и неведомой судьбе.

Клетка, в которую ее поместили, была тесноватой и холодной. Сверху струился желтый, раздражающий глаза свет, вокруг видны были другие клетки и их обитатели. От страха ее начал бить мелкий озноб. Кто-то высокий с большими руками и добрым голосом принес еду. Несмотря на отчаяние, страх и холод, Норма от еды не отказалась. Она выгребла все, что было положено в ее миску, взглянула на кормильца с вопросом.

«Нет, все, enough», – сказал он.

Она немного успокоилась. Еда всегда делала ее если и не счастливой, то более спокойной и способной понять, что происходит вокруг, а поняв, начать действовать интуитивно и, следовательно, разумно. Собачий разум работает по своим, данным природой законам, и Норма привыкла полагаться на него, то есть на себя. Вот и сейчас она выбрала самый верный путь. Оглядевшись, она стала изучать место, где она не по своей воле очутилась, рассмотрела обитателей этого невеселого помещения. Соседка напротив казалась старожилом, судя по застывшим в глазах слезам и той печали, которая уже не нуждается в словах. Этот их разговор глазами приоткрыл Норме только два возможных варианта выхода отсюда: кто-то придет за тобой и уведет назад, в теплый и солнечный мир, или… – вот этот второй путь, единственно возможный для нее, как и для большинства обитателей этого места, уже был осознан и даже принят как неизбежный. И тоска и это знание были написаны на лицах всех ее товарок. Норма попыталась согреться, свернувшись клубком; вскоре она уснула, но ненадолго.

Ее разбудили громкий кашель, тяжелое дыхание рядом и скрип открывшейся двери – и тот же большой и сильный, внесший нового обитателя – маленького кудлатого щенка размером с ее миску; опять тяжелый сон, где знакомые руки выдирают принесенную палку из сжатых крепко зубов, с треском ломая передние клыки. Снова кашель. Болела спина, помнящая удары большим и тяжелым чем-то. Он кричал: «Я научу тебя!» И учил.

К утру утробный собачий кашель начал бить и ее, болело все, голову нельзя было оторвать от пола клетки. Ее отвели в другую комнату, что-то заботливо говорили, трогали нос, щупали спину, заставили проглотить что-то неприятное. С тем же сочувствием, с каким она вчера смотрела на своих соседок в клетках рядом и напротив, они теперь смотрели на нее. Она неохотно поела, лежала почти неподвижно, ничего и никого не ждала. Так прошел ее второй день на новом месте.

Наутро она обнаружила пустыми две клетки рядом с собой, – одна напротив, с той самой первой подружкой, с глазами, полными знания и тоски, после встречи с которыми Норма перестала думать и даже пытаться на что-то надеяться, и еще одна, в дальнем углу, где лежал большой черный пес. Это было сигналом для нее – все правда, они придут и все закончится. И глаза ее начали приобретать то самое выражение, которым встретила ее ныне ушедшая соседка, выражение, от которого любой, имеющий сердце, не сможет пройти мимо. Но пройти было некому, она уже приняла это.

На третий день она отказалась от еды. И пить не стала. Кашель и боль в спине, безразличие, овладевшее ею, – все вместе значили одно: ничего больше не будет, ждать некого, нужно просто закрыть глаза, – и радостные картинки придут сами. Не будет больно, не будет холодно, станет нестрашно. День она провела в оцепенении, и, если бы она была человеком, то сказали бы, – в беспамятстве.

Потом вошел тот, кто сначала увиделся ей спасителем: он приносил еду, разговаривал с каждым обитателем, не бил и не кричал оглушительно. Сейчас даже он был неинтересен. Она не повернула головы, когда он положил что-то в ее миску.